Старший брат – моя охранная грамота, подарок судьбы и божий промысел

 Запах детства

Вроде воспоминания или панегирика, или же своеобразный тост или шутливый спич…

Мы родились и выросли в Нюрбе – наш районный центр тогда назывался село Нюрба. Но еще когда мы учились в школе, он приобрел статус поселка городского типа. И мы тщательно, не пропуская и не забывая, писали на конвертах своих писем: пгт. Нюрба!

Конечно, все эти изменения случились благодаря деятельности Амакинской геологоразведочной экспедиции, которая базировалась у нас с начала 50-х годов. А это была целая эпопея, сильно повлиявшая на уклад жизни местного населения. Вспоминая наше детство и школьные годы, чем в сущности и является наш нюрбинский период жизни, пришел к выводу о своеобразности проживания в райцентре в то непростое для нас время.

Получается, что тогдашний житель районного центра был ни городским, ни сельским жителем, а представлял собой нечто среднее между ними. Невольно всплывает в памяти притча о летучей мыши с печальной судьбой, которую не признавали своим парнем ни животные, ни птицы.

Валерка учился в школе №1, как и Капа. Это была большая районная средняя школа, в которой учились не только наши поселковые дети, но и школьники из наслегов, которые приезжали из других сел и деревень после окончания 7 класса (позже с 8 класса) для продолжения учебы. Это на самом деле местные якутские дети, многие из которых сытно и счастливо по тем временам проживали в интернате на полном государственном обеспечении. Они представляли из себя некую особую субкультуру – интернатовские… также были и детдомовские, как особая категория….

Мы, младшие в семье КОРНИЛОВЫ, учились в школе №2, построенной Амакинкой (так в народе называли Амакинскую экспедицию). Здесь же учились, в основном, дети приезжих: геологов, авиаторов, прибывших на работу по распределению специалистов, работников разного рода учреждений и контор.

Таким образом, мы с братом в школьные годы были разобщены.

Валерка в школе учился очень хорошо, вообще надо признать, что он вообще от природы был очень одаренным, легко обучаемым, хватал все на лету, был способным на все: и на хорошие дела, и на не совсем благовидные поступки по тем меркам.

Тем не менее, у него было много Похвальных листов и Почетных грамот от руководства школы «за отличную учебу и примерное поведение». С любопытством рассматривали мы эти из плотной бумаги листы с водяными знаками, где наверху слева в овальной виньетке сидел Ленин, а справа – Сталин!

Патриарх якутской педагогики САМСОНОВ Георгий Никитич, который был первым учителем Капы, во время обхода своих учеников увидел в нашем доме на берегу Вилюя кудрявого бойкого малыша, бегло читавшего республиканскую газету, был весьма удивлен и решил взять его в школу на обучение в нулевой класс в порядке эксперимента. Но эксперимент показал, что он был слишком мал для школы, ему было всего 5 лет. И это быль, а не легенда.

Нельзя сказать, что мы узнали настоящее имя брата Валентин случайно или при получении им Аттестата зрелости, нет, конечно, но его все в семье всегда называли Валерка. И в школе, среди друзей детства и юности. А то, что по документам он был с рождения Валентином, для всех это было неважно: никто тогда ни у кого не спрашивал документы, без предъявления паспорта летали по всей стране, хотя в гостиницах да, очень даже спрашивали, чтобы, не дай бог, никто не мог заселиться в одну комнату с чужой женщиной. За этим строго следили.

В обиходе больше всего в ходу были прозвища. Каких только не было прозвищ?! Были и обидные, разные, но, в основном, они были весьма меткими и отражали суть человека. В Нюрбе в то время всем было известно, что Пушкин – это Валерка Иванов с Маяковской улицы, знаменитый русский поэт-классик – это уже во вторую очередь…

Брат мой в юношеские годы был красавчиком: высокий, кудрявый, спортивного телосложения, веселого и доброго нрава, незлобивый, все умеющий. Не было занятия, где бы он не проявил себя. Сказать, что я гордился и страшно любил своего братана, который был на четыре года старше меня, значит, ничего не сказать. В нашем пацанском обществе меня признавали только как «брата Пушкина». Это было очень хорошее звание для меня, тогдашнего пацана, можно сказать, даже очень удобное, лучше всякого охранного свидетельства или пропуска-вездехода (может, сравнимое разве что с удостоверением генерала МВД в нулевые в Москве).

Не буду преувеличивать, если отмечу, что Валерка не входил в число самых крутых в Нюрбе, но он был самым ярким. Никто оспаривать этого не будет.

Он – участник всех мероприятий, турниров, секций и кружков. И не рядовой, сидящий где-то на втором плане, а прямо напротив, в самом центре, при этом заведует чем-нибудь: радиорубкой, фотокружком, живым уголком в качестве юнната, фотокор, киномеханик, кружок туризма, секция выпиливания и выжигания, радист, член всех спортивных секций, спортивный судья с категорией, тракторист-механизатор широкого профиля, гармонист и баянист…

Наша семья жила на скудном государственном пайке: на пенсии «по потере кормильца» после скоропостижной смерти нашего папы в 1953 году и, само собой, выживала благодаря сверхэнергии нашей драгоценной мамы, у которой на руках к этому времени было 9 детей.  Естественно, никто не мог нам купить ни велосипеда (предел мечтаний моего детства – до сих пор перед глазами блестят спицы велосипеда «Школьник»!), ни фотоаппарата, ни музыкальных инструментов. Но все это было, к счастью, доступно нам в школьных кружках и, во многих случаях, благодаря предприимчивости моего дорогого брата. Он все время крутился среди других ребят, частенько и старше его, причем, чем-то они делились и обменивались. Так что мы овладевали всем быстрее и раньше других. Я ловко ездил на взрослом велосипеде под рамой, вовсю фотографировал на «Смену» соседей, уверенно курил в первом классе. Когда брат занимался радиоделом, однажды он одолжил мне на вечер наушники, подключенные к радиоточке, и я случайно попал на передачу речи Хрущева по карибскому кризису, и до меня, мальчика, дошло, что в мире произошло что-то очень тревожное.

Летом в райцентре была проблема занятости школьников, предоставленных самим себе. Дети госслужащих и специалистов могли попасть в пионерские лагеря, кого-то отправляли в деревню к родственникам, а остальные, в том числе и мы, болтались в поселке. Почему я вспомнил про бедную летучую мышь? Сельские ребята все лето помогали родителям на сенокосе, работали в колхозе и совхозе. А мы, поселковые, вели вроде как бы праздную жизнь. Детей на работу не брали, да и негде было тогда работать в райцентре.

А Валерка летом пахал на кирзаводе. Мама его устроила туда, чтобы он не болтался без дела и не водился с кем не надо, таким образом, чтобы он всегда был при деле. О прибылях, конечно, речи не шло.

В чем заключался этот якобы бизнес? Несколько частников изготавливали на берегу речки Нюрбинка сырые кирпичи. Примитивное производство, формы из досок на 2 кирпича. Основная трудоемкая работа заключалась в том, чтобы выкопать на берегу речки глину, найти подходящий песок или что-нибудь подобное песку, просеять песок, намесить в яме раствор и лепить кирпичи. Потом кирпичи сушились на солнце. Затем эту продукцию сдавали на кирзавод, который находился тут же, рядом: пыхтит агрегат, дымит печь для обжига кирпичей. Рядом работают взрослые, все знают друг друга, по просьбе нашей бдительной мамы присматривают за нами, подсказывают и, может, чуток помогают нам.

Готовые кирпичи принимает ОТК или что-то вроде этого. Я вижу, что у соседей (например, у Майи ТАРТАКЫНОВОЙ) кирпичи такие ровные, гладкие, как хорошие жирные караси, на фоне которых наши, мягко говоря, не очень….

При этом производстве я – подсобный рабочий, помогаю изо всех своих слабых сил. Но силенок, к сожалению, маловато, эх, мощи не хватает. Глину ведь надо месить вручную тяжелой лопатой.  Сделаем штук 10, и айда в речку, купаться. Приходим после купания и видим, что часть наших кирпичей под палящим солнцем уже растрескалась – брак.

Продукцию нашу с трудом, но в ОТК принимали, наверное, жалели. Часть все же браковали. А ведь кирпичи еще надо было дотащить до сушилки, что тоже целое дело. Брат обижался, иногда пускал слезу. Мне становилось не по себе, защитить нас было некому, и я тоже начинал плакать. Тогда он сразу останавливался, брал себя в руки, и мы шли домой.

А самое милое дело – день зарплаты. Идем в промкомбинат, в контору.  Получив денежку, брат явно расстраивался. Платили, конечно, мало, согласно результатам нашей слабосильной работы. Возвращались все равно довольные и радостные. Однажды мы наткнулись на продуктовый ларек у здания РДК (районный дом культуры) и, не утерпев, купили стеклянную банку с яркой красной наклейкой. Думали, вкуснота, а в банке оказались соленые томаты. Продавщица (такая-сякая) могла бы и подсказать нам, несмышленышам. Ведь в нашем рационе питания этот продукт был как рыбке зонтик.

А вот занятия туризмом мне не понравились. Что такое туризм? Разные походы, отъезды, значит, разлуки! Ладно еще, если недалеко, в пределах района. Однажды, выиграв районные соревнования по туризму, отряд поехал в Якутск, на республиканский финал. Проводив брата на пароход, я сильно затосковал. Перед сном в уме начал перебирать всякие страшные сюжеты, разного рода страшные случаи и опасности, которые могут случиться с братом и, таким образом, довел себя почти до горячки и сильно плакал. Так сильно я любил брата.

Два последних летних сезона перед окончанием средней школы он работал в школьной бригаде на заготовке сена и кормов на озере Бакамда. Я очень радовался, когда он заезжал домой на самоходном шасси, это на таком маленьком тракторе с кузовом впереди. Он разрешал мне ездить на нем.

В августе 1962 года я все-таки увязался с ним, и мы жили со всеми ребятами — сенокосчиками в шалашах, питались черт знает чем, при этом школьники старших классов работали по-взрослому, гнали план. Как-то вечером охотились на уток и из-за моей небрежности брат чуть не снес мне голову из ружья. Он бросил ружье, схватил меня, крепко прижал к себе и долго рыдал, испугался сильно.

В Москве я спрашивал у Валентина, что бы он хотел увидеть на родине. И он мне всегда отвечал: хорошо бы нам навестить Бакамду. Несколько лет назад нам повезло побывать там. Валя был сильно взволнован и обрадован. Оказывается, он часто во сне ходил пешком по этим дорогим его сердцу местам, и вот его давняя мечта исполнилась. Я умышленно оставил его одного, сам отошел в сторонку, чтобы не мешать. И мне показалось, что брат разговаривает с озером и, в частности, благодарит, что он тогда в нашем далеком детстве оставил меня в живых (чудом).

В том же августе, окончив работы, мы последние покинули стан и на стареньком гусеничном тракторе ДТ-54 (кто хорошую технику даст школе?) полдня добирались до Нюрбы, каждые 50-100 метров останавливаясь и поправляя кувалдой выпадающие из траков гусениц пальцы. После недельного пребывания на полевом стане в шалашах наш бедный домишко мне показался дворцом. Помнится, в этот же день мы попали в кино и посмотрели фильм «Человек-амфибия» с Анастасией Вертинской и саунд треком Петрова «Эй, моряк, ты слишком долго плавал…» Я до сих пор отчетливо помню, какой сильный шок я тогда получил. Культурный шок! И все повторял про себя: неужели на свете есть такие красивые люди, такая природа, такая жизнь?

В начале 60-х годов началось увлечение джазом: рок-н-ролл, буги-вуги и, конечно же, чарльстон. Вальсан был в первых рядах стиляг того времени. Он тогда учился в 10-11 классах. Капа из Иркутска в письмах шлет рисунки модных стильных вещей, мама шьет их из подручных материалов. Отчетливо помню, как сейчас, красный шарф (первый самый доступный атрибут), прическа ежик, зачатки бакенбард, бриолин, красная рубашка, галстук-шнурок, черная рубашка и белый узкий галстук, гавайские (подобие) рубашки с воротником апаш и узкие-преузкие брючата. Жизнь кипит в РДК и особенно в ДК Амакинки, где собираются «сливки общества». 

Однажды там на турнире танца чарльстон Вальсан занял в паре со своей   учительницей английского языка призовое место! Был скандал! Блюстители морали школы были возмущены. Маму немедленно вызвали на педсовет для обсуждения недостойного поведения сына.  Основной вопрос, заданный маме, был такой: каким образом вы одеваете в стильную дорогую одежду сына – школьника!

Позднее мама всегда гордилась напавшим на нее тогда резонным ответом: я не виновата, что на моем сыне любая, даже захудалая одежда сидит красиво. Стать такая!

В 1960 году согласно хрущевскому указу о сокращении армии прибыл прямиком из Джанкоя (Одесский военный округ) наш старший брат Кеша, старший лейтенант, военный летчик-истребитель. Перед глазами он и сейчас стоит в коричневой кожаной куртке, привез магнитофон «Днепр-9», красивый, молодой, как бы совсем не наш, нюрбинский…

Переучившись, стал летать в Нюрбинском объединенном авиаотряде в интересах Амакинки по разведке месторождений алмазов. Тогда геологи, авиаторы, мелиораторы, спускавшие воду из озера Куочай, получали самые высокие зарплаты. У нас уровень жизни заметно повысился, стали жить веселее, хотя беспокойнее. Брат Кеша купил мотоцикл «Ижак» с коляской (салатового цвета, спасибо, что достался и такой). Купили в райпо в общей очереди с ночной перекличкой. Мотик то ездил, то ломался и быстро надоел Кеше, тогда Валя тихо прибрал его к рукам (кстати, мотоцикл еще был в заводской смазке, а вездесущий брат уже сходил в ГАИ и получил права на его вождение). Ничего лучшего не придумал и стал ездить в школу на мотоцикле. Это был вызов обществу. Многие завидовали, конечно, были разного рода пересуды.

В Нюрбе того времени самый простой способ завоевать авторитет и популярность в молодежной среде – стать боксером или знаменитым борцом, тем самым всем своим видом нести потенциальную угрозу, быть участником разных резонансных конфликтов и драк. Ботаники не канали, дискуссия про физиков и лириков обошла наши места.

Валентин боксом серьезно не занимался, от драк и стычек не уклонялся, но и не искал их и не участвовал. Мог за себя постоять, имел определенный авторитет, у него был свой круг друзей, с которыми никакие драчуны не хотели иметь дела. У него в друзьях были и местные русские парни, один Толя ПОТАПОВ чего стоил, например.

В конце 90-х мой старинный товарищ Анатолий А., бывший большой партийный бонза, сказал мне в беседе, что они, ребята из интерната (из деревень) специально ходили к ДК Амакинки только с одной целью: на танцах в клубе посмотреть на Пушкина. Вот такой популярный был мой брат Валентин в Нюрбе, которую в те годы геологи называли столицей алмазного края.

Я выше говорил, что в то время иметь такого брата было сродни иметь некую охранную грамоту. И это сущая правда. Не думаю, что я заслужил такого брата, но то, что это – подарок судьбы и божий промысел, бесспорно. Я всегда гордился моим братом. Горжусь им и сегодня.

На словах все время прошу у него прощения за резкость и грубость.  Постоянно критикую за недостатки в его характере для выживания в новых реалиях сегодняшнего дня. За слишком добрый нрав, мягкий характер, слабый хватательный рефлекс, чрезмерную, почти вызывающую честность, убитые ростки карьеризма, гиперщепетильность в отношениях.

Постулат о том, что наши недостатки – это продолжение наших достоинств, не прельщают меня в отношении моего брата.

Жизнь маленького мальчика в большой семье в условиях бедности и отчаянной нехватки средств в содержании и пропитании детей трудна и иногда безрадостна. Не все дети в такой семье могут быть горячо любимы и желанны. Нелюбовь — не ругают особо, но и не хвалят. Не замечают…

В детстве разница в четыре года – это достаточно много. Возиться со мной, специально заниматься со мной, играть и развлекать – это у него, разумеется, никакого желания и особого восторга не вызывали. Все происходило вопреки и против его воли. Уверен, что я отравил ему много мгновений жизни. Я все время ходил за ним, неотступно, не давая продыха. Он сильно злился, ругал меня, грозился, что «никогда, слышишь, никогда больше не буду брать тебя с собой, ни в кино, ни на речку, если вот сегодня ты не отстанешь от меня…». Но для меня это было сравнимо со смертью сию минуту. Несмотря на мое такое подлое поведение, он меня не колотил, только ругался и угрожал. Конечно, боялся мамы (я мог запросто донести), ну и мягкость, отходчивость характера. Мама говорила, что он весь в папу, покойного Капитона Семеновича, необыкновенно доброго к детям и домочадцам.

Однако, закон жизни не отменишь. Нет худа без добра… Даже дерьмо собаки раз в год может быть лекарством…

Как-то летом на соседней улице, не очень далеко от нашего дома, я, как обычно, шел за братом на безопасном удалении и вдруг… Неприятель напал и подмял брата под себя, и они, схватившись друг за друга, катались по земле. У меня сердце упало от страха и злости. Мгновенно я оказался рядом, стал дергать того врага, пинать его ногами в сандалете, при этом думая огорченно, что надо было утром надеть ботинки.

И тут снизу брат зашипел: беги за Борькой! И я рванул… (а бегал я быстро, как-то даже за школу юношеский спринт бегал – 60 метров). Брат Борис старше нас, 1940 года рождения, к нему можно было обратиться только в крайнем случае, он не любил эти детские разные драчки. Не успел я отыскать Борьку, как Валерка вернулся тут же, с немного порванной рубашкой. Оказывается, противник испугался и убежал. Вальсан дальновидно рассчитал такой ход событий.

Пишу воспоминания, и в памяти всплывают все новые эпизоды и события из нашего общего детства, интересные колоритные персонажи, например, товарищ брата одноглазый Рева, речной волк и великолепный баянист, наши квартиранты – пилот ПО-2 ЖУРАВЕЛЬ Илья Григорьевич с семьей,  врач СТАРОДВОРСКИЙ Вениамин Васильевич с женой, моей первой учительницей Надеждой Николаевной, Витя ДУМОВ и другие военные летчики, в одночасье в результате реформы Хрущева превратившиеся из блестящих летчиков-истребителей в безработных, и приехавшие в Нюрбу по наводке нашего брата Кеши в поисках работы в местной авиации. Нельзя не вспомнить первых якутских летчиков, квартировавших в нашем доме на Маяковского, ИВАНОВА Семена Семеновича, КИРИЛЛИНА Николая Наумовича, их многочисленных друзей авиаторов. Не забыть ТУМАНОВА Андрея Ильича, приехавшего из неизвестных нам каких-то Курильских островов после службы в армии, длившейся 7 лет (не год и не два!), который впоследствии стал одним из первых местных геологов… Много их было, о каждом из них можно было написать не только рассказ, а поэму. Они почти все жили и работали в Нюрбе, привнеся особенно нам, детворе, лучик света и большую надежду на лучшее будущее. Как сейчас понимаю, они все, в той или иной степени, участвовали в нашем воспитании, оказав огромное влияние на наше формирование, на наше восприятие мира, большого и безбрежного.

Смотрю сегодня на моего брата Валентина Капитоновича, бывалого полковника 75 лет, заслуженного-презаслуженного, думаю, а как бы сложилась жизнь моего брата, если бы он в далеком 1963 году послушался старшего брата Иннокентия Капитоновича и такого же мнения его друзей, вчерашних военных летчиков, безжалостно выброшенных из армии и ВВС, которые в один голос отговаривали его от поступления в военную авиацию??? (фото 2 братьев в форме) Твердо уверен, что, во-первых, он бы поступил тогда в любой вуз страны, такой он был одаренный и подготовленный, и, во-вторых, он бы в любой другой области науки или производства достиг бы самых больших высот.

И еще я надеюсь, что, несмотря ни на что, он знает и уверен, что нет на этом свете более близкого человека, который так ценит, знает и беззаветно любит его, как я. 

И знаешь еще что? Мне вспоминается почему-то такой момент из нашего детства: однажды мы отпросились у мамы на ночную рыбалку, и вот мы сидим на берегу нашего родного Вилюя, тихий летний вечер, река гладкая, вода в реке чистая… И мы пьем воду прямо из реки, стоя, как кони. У нас горит костерок из веточек, он горит просто так, нам нечего на нем варить или жарить. Но у нас есть целое богатство – банка рыбных консервов «Бычки в томате», еще у нас есть самодельные удочки. И больше у нас ничего нет, но мы довольны и счастливы. Потому что у нас предчувствие большой интересной жизни впереди. И до сих пор со мной вкус тех бычков и запахи того вечера, много запахов – реки, мокрого песка, дыма костра и полыни, какая растет на берегу Вилюя под Нюрбой. Такой полыни нет нигде в мире, только у нас в Нюрбе, поверьте, мы с братом много поездили по миру. Истинные нюрбинцы подтвердят…