Евгений Суровецкий: Спорт был чистым, идейным, без подкупа спортсменов подарками, машинами, квартирами

Рубрика «Люди нашего города»

Музей истории города Якутска при поддержке Sakhalife.ru и любезном согласии Ульяны Аскольдовны Суровецкой продолжает публикацию рукописи уроженца г. Якутска Е.К. Суровецкого. Евгений Кузьмич жил в XX веке, необыкновенном, бурном, он стал свидетелем и участником эпохальных изменений в Якутске и в стране в целом: разрушался старый мир и строился новый. Суровецкий писал впоследствии, в глубоко почтенном возрасте: «Уж слишком необычны были эти события, как сказка, как фантастика в нынешнем видении». Е.К. Суровецкий (1913-2000) — почетный гражданин города Якутск, один из организаторов профсоюзного и физкультурного движения в Якутии, первый председатель Совета клуба старожилов г. Якутска, возглавлял Якутский республиканский совет ветеранов спорта, заслуженный работник народного хозяйства ЯАССР, кавалер ордена «Знак Почета».

Предыдущую публикацию читайте: https://sakhalife.ru/evgenij-suroveczkij-ostavil-opisanie-rukovoditelej-yakutii/

В том доме, где мне дали квартиру, жили многие интересные люди. Так, хорошо запомнился старый коммунист, участник гражданской войны в Якутии Ян Крумин. Латыш по национальности, с крупным удлиненным лицом, высокий ростом, с сильными длинными, ниже колен руками ходил всегда немножечко наклонившись вперед, с орденом Красного знамени на груди. По характеру добродушный, но немногословный, где работал, не знаю, однако всегда был чем-то занят.

Жил в одной из квартир гитарист, виртуоз, гитара у него была с двумя грифами и когда он играл на ней, то казалось, что играет не одна гитара, а несколько. Он же хорошо пел, был артистом, выступал в театре, по радио. Ежедневно по несколько часов, тренируясь, он пускал рулады на весь дом, дом был деревянный, все слышно было хорошо во всех квартирах. Или выполнял для улучшения дикции специальные упражнения, непрерывно по часу-полтора повторяя во весь голос: «а-е-и-о-у», «а-е-и-о-у»… Но пел, надо сказать, неплохо, тенором, репертуар у него был в основном классический, да две-три народных песни. Мне нравилось, когда он пел арию Лоэнгрина Леонковалло «Страстью и негою взор ее блещет…», арию герцога из «Риголетто» и другие.

Однако самым интересным человеком в нашем доме был Степаненко. Личность, надо сказать, удивительная. Во время гражданской войны он воевал на Украине, был прокурором Украинской республики. Но вот каким-то образом спился и покатился вниз, оказался у нас в Якутии, работал бухгалтером в каком-то учреждении. Пить он продолжал, все пропивал и часто заходил в наши квартиры, просил: «Ребята, дайте кусочек хлеба, я совсем голоден» и даже руку протягивал. Человек он был вообще хороший, мы его всегда жалели и помогали, чем могли. Но культуры, начитанности этот человек был удивительной. Он никогда не отвечал на наши вопросы простыми словами, прозой, а на каждый вопрос или фразу отвечал отрывком из какого-либо стихотворения, поразительно точно отвечающим на наш вопрос. Память у него была богатейшая. А как он стихи, поэмы читал! Без всяких книг, записей, все на память. Особенно хорошо, даже жутко, он читал стихотворение Апухтина «Сумасшедший». Это стихотворение-монолог сумасшедшего, находящегося в больнице. К нему пришли жена и брат. Он обращается к ним сначала спокойно, но все же мня себя королем:

«Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно, —
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно».
И тут он узнает в пришедших свою жену и брата.
«…Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то там, давно… Ах, Маша, это ты?
О, милая моя, родная, дорогая,
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад.
И Коля!.. Здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне свами…»
Вспомнил о дочери Оле: «О, господи!
Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать её, прижать к своей груди!…
Он говорит, что у него скоро все пройдет. Тут Степаненко вытягивает вперед руку и с болью говорит:
Но, все-таки… За что?
В чем наше преступленье?
Что дед мой болен был, что болен был мой отец,
… Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
… Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось…
… Да, васильки, васильки,
Много мелькало их в поле…
Помнишь, до самой реки
Мы их собирали для Оли,-…
И тут Степаненко завораживает нас видом постепенно впадающего в безумье и одновременно смертельно ужаленного сердечной мукой человека:
Как эти дни далеко…
Долго-ль томиться я буду?
Все васильки, васильки
Красные, желтые всюду.
Видишь, торчат на стене
Слышишь сбегают по крыше
Вот подползают ко мне
Лезут все выше и выше.
Слышишь, смеются они…
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!
Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами.
В голову так и впились
Колют её лепестками
Рвется вся грудь от тоски…
Боже, куда мне деваться?
Все васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?

Тут он окончательно теряет разум и снова видит себя королем, грозно смотрит на жену и брата, отчитывает их за то, что они сидят в его присутствии, и смотрят на него «дерзкими глазами»…
«Но все же я король, и я расправлюсь с вами!» И угрожает казнью. А завершает величественно, по-королевски:

Эй, стража, люди… Кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному… Вперед же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.

Дрожь пробирала, когда Степаненко, сам обросший щетиной, пожилой уже, изображал все переживания сумасшедшего, читая это стихотворение лучше всякого артиста. И вот такой человек, человек высокой культуры, спился, попал в такое положение. Он нам часто говорил: «Я напишу Климу Ворошилову, пусть поможет мне выбраться отсюда.» Они с Ворошиловым, по словам Степаненко, были во время гражданской войны большими друзьями. Мы не очень верили ему, мало ли что может наговорить нетрезвый человек. Каково же было наше удивление, когда Степаненко однажды показал нам письмо от Ворошилова, в котором тот тепло пишет Степаненке о себе, сообщает, что перевел ему деньги и требует, чтобы Степаненко срочно выезжал к нему в Москву. Это было, по-моему, летом 1936 года, когда уже началась навигация. Мы побоялись, что, получив деньги Степаненко пропьет их и решили взять его под опеку. Сходили вместе с ним на почту, где он получил перевод, купили ему билет на пароход, продукты на дорогу и отправили. С тех пор я ничего не слыхал о нем. Может быть в эти тяжкие времена, и он попал под хвост событий и сгорел в каком-нибудь лагере для заключенных. Может быть спокойнее было бы дожить свое в Якутске.

Открытка «Якутск. Комбинат связи 1932 г.» (на снимке: центральная улица Якутска — Октябрьская, ныне проспект им. В.И. Ленина)

Заметным событием в 1935 году стало прибытие в Якутск большой группы ленинградских студентов, обвиненных в троцкизме и сосланных за это к нам. После убийства Кирова в декабре 1934 года в стране усилился поток арестов, обвинений в заговорах, уклонах и так далее. Вот и многих студентов вузов, особенно Ленинграда, обвинили во вражеских действиях, в троцкизме. Приехали молодые, грамотные, культурные ребята, несмотря ни на что веселые, боевые, быстро устроились на работу, в этом препятствий не было. Многие из них увлекались музыкой, у многих были с собой гитары, другие музыкальные инструменты.

Среди прибывших выделился один из любителей музыки Леонид Борисов. Он быстро организовал джаз из приехавшей и местной молодежи. В этот джаз Леонид уговорил вступить и меня, я стал играть ударником, то есть, на группе ударных инструментов: барабаны большой и несколько маленьких, латунные диски, стальной треугольник и еще что-то, сейчас уже не помню.

Это был первый в Якутске джазовый оркестр, и он пользовался большим успехом и у взрослых, и у молодежи. Летом 1935 года мы часто выступали с джазом в парке культуры и отдыха, на различных площадках, в клубах. Музыку нашу не только слушали, но и танцевали под неё. Я не знаю, что получили за эти выступления Борисов и другие участники джаза, я же играл просто из интереса к музыке, к общению с такими приятными ребятами. Мы играли, дирижировал нами Леонид Борисов, он же был исполнителем песен. Во время игры Леонид поворачивался лицом к публике и органично входил в музыку словами песни, большой частью до этого жителями города не слышанной. Например, «Малютка Клод»:

Малютка Клод фиалки продает,
Никто у ней фиалки не берет.

Купите фиалки, будет десять су,
Сама собирала поутру в лесу…
Бегут, не оглянутся, фиалки останутся.
-Купите фиалки, букет десять су…

Пели Утесовские песни, играли танго, фокстроты, блюзы, чарльстоны, вальсы и другие. Так, играем, например, вальс «На берегу моря» и после нескольких музыкальных фраз в лад музыке вступает голос Леонида:

Ты любила вечерние воды,
Величавый и пышный закат,
Ты звала меня ласково к морю,
Там, где воды в камнях шелестят.
Или танго «В дальний путь»:
Скоро вдаль умчится поезд стрелой
И развеет ветер дым.
Буду писать тебе, родной,
Встречу ждать впереди.
Я тебя пораньше выйду встречать,
Ты улыбнешься мне в ответ.
Не перестану я скучать,
С тревогой думать о тебе.
Фокстрот Утесова «Качели»:
Там, где сосны и ели,
Там, где свод голубой.
Висят на елках качели –
Там мы сидели
На легких крылах
Вдвоем с тобой…

Пели и шутливые песни. Забавно Леонид перефразировал известную песенку о царице Тамаре:

В том замке прекрасном и мрачном
Цариха Тамара жила,
На ней треугольная шляпа
И серый походный сюртук…

Навечно запомнились песни: «Утомленное солнце…», «Вернись, я всё прощу», «В притоне полном вина, дочь рудокопа Джанэй, танцует танго цветов», «Цыганка Занда», «Девушка из маленькой таверны», Утесовские «Что-то я тебя корова толком не пойму», «Свиданье – я у аптеки, я в кино» и многое другое. Эти песни молодости нашей и до сих пор тревожат душу, навевают приятные и в тоже время тревожные воспоминания, ведь годы эти были ярки своими надеждами на светлое будущее и мы ждали от этого будущего только самого лучшего, никак не предвидя того, какие мрачные дни нас ожидают в связи с сталинскими репрессиями, в связи с Отечественной войной и в последующие годы.

Е.К. Суровецкий в 1935 году. Работаю преподавателем физкультуры в медицинском техникуме. На груди значок I Всеякутской спартакиады (аннотация Е.К. Суровецкого).

А тогда мы просто радовались жизни, всем маленьким удачам, свершавшимся на нашем пути. Вообще, хотелось бы заметить, что годы 20-30-е были временем, когда мы занимались физкультурой, спортом, выступали на соревнованиях не за премии, награды, а просто из любви к спорту, играли в спортигры, потому что нам было интересно играть, соревноваться в беге, прыжках, интересно было проверить свою силу, ловкость. Спорт был чистым, идейным, без подкупа спортсменов подарками, машинами, квартирами, как это делается сейчас. Если премировали нас, то это были трусики, майки, лыжи, жетоны, даже грамоты были редкими, я, например, в ГорСФК, проведя много соревнований, ни разу не выписывал грамоты, дипломы. Мы просто объявляли победителей, места, занятые ими. И одобрение зрителей было достаточной наградой спортсмену, большой радостью для него. Страна была молодой, мы были молоды, наивны, влюблены в спорт, жизнерадостны и отзывчивы на любой призыв партии и власти.

И только позднее, в 50 – 60-е годы стала культивироваться в спорте, как и в целом по стране, политика внешнего блеска, лжи, постепенно терялась чистота отношений, намерений, все больше воспитывалась и в 60 – 70-е годы расцвела погоня за рекордами ради получения импортных «шмоток», машин, квартир, процвела коррупция, спорт стал не для здоровья, а для престижа, показухи. А мы, физкультурники 20 – 30-х годов, были искренни, бескорыстны, мы верили в то, что «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Никто из нас не бросал производства, работы, чтобы заниматься спортом. Это сейчас многие спортсмены числятся какого-либо завода, фабрики, хотя станка никогда и в глаза не видели. Наши лозунгом было: «Каждый физкультурник – ударник, каждый ударник – физкультурник».

Дом-музей «Романовка» (фото с сайта pastvu.com)

Где-то в 1934 или 1935 г., я сейчас точно не помню, в здании, где теперь находится музей большевиков, в бывшей «Романовке», в подвальном помещении была открыта специальная столовая для семей бывших политссыльных, то есть, сосланных царским правительством за участие в революционных событиях.

Меня тоже пригласили пользоваться этой столовой, как сына бывшего политссыльного Кузьмы Суровецкого. Я походил туда несколько раз, кормили неплохо, в столовой было чисто, аккуратно, но я больше привык питаться дома и поэтому вскоре перестал посещать эту столовую. Иногда, когда было необходимо по обстоятельствам, забегал в расположенные поближе городские столовые. Время шло, дела у меня в Высшем Совете физкультуры шли неплохо. В июле 1936 г. собрался в отпуск. По закону от 10 мая 1932 г. о северных льготах, которыми я пользовался, мне полагался пятимесячный отпуск с оплаченным проездом к месту отпуска и обратно. ЯЦИК сначала дал согласие, но потом в связи с отсутствием у ЯВСФК денег, отменил это решение. Я обиделся на такое нарушение моих прав и закона и в мае 1936 г. подал заявление об освобождении от работы в ЯВСФК, перешел на преподавательскую работу в медицинский техникум, с совместительством в других техникумах. Предложений мне было много, я мог выбирать по своему интересу.

Продолжение следует…

*В тексте максимально сохранены стиль и пунктуация автора.

На заставке фото «На городском катке на озере «Талом». Справа катушка». Снимок сделанный Е.К Суровецким в 1935 году.