Евгений Суровецкий: Обыкновенная жизнь в необыкновенном веке. Продолжение

Рубрика «Люди нашего города»

Старожил г. Якутска, ветеран физкультурного и профсоюзного движения Якутиии Е.К. Суровецкий

Музей истории города Якутска при поддержке Sakhalife.ru и любезном согласии Ульяны Аскольдовны Суровецкой продолжает публикацию рукописи уроженца г. Якутска Е.К. Суровецкого. Евгений Кузьмич жил в XX веке, необыкновенном, бурном, он стал свидетелем и участником эпохальных изменений в Якутске и в стране в целом: разрушался старый мир и строился новый. Суровецкий писал впоследствии, в глубоко почтенном возрасте: «Уж слишком необычны были эти события, как сказка, как фантастика в нынешнем видении». Е.К. Суровецкий (1913-2000) — почетный гражданин города Якутск, один из организаторов профсоюзного и физкультурного движения в Якутии, первый председатель Совета клуба старожилов г. Якутска, возглавлял Якутский республиканский совет ветеранов спорта, заслуженный работник народного хозяйства ЯАССР, кавалер ордена «Знак Почета».

Предыдущую публикацию читайте: https://sakhalife.ru/evgenij-suroveczkij-obyknovennaya-zhizn-v-neobyknovennom-veke-prodolzhenie-6/

В 1926-1927 годах молодёжь начинает интересоваться танцами, в клубах разрешается устраивать вечера танцев, хотя это и вызывало вначале споры. Среди комсомольцев тоже появилось желание повеселиться, после многих дискуссий и им стали разрешать проводить вечера танцев, кроме танго, фокстрота, чарльстона. Для нас эти танцы были тоже самое, что для молодёжи пятидесятых-шестидесятых годов рокк-энд-ролл, буги-вуги. Но молодёжь всегда стремилась к тому, что-бы вкусить то, что запрещалось и несмотря на запреты под шумок кое-кто выделывал фигуры и танго, чарльстона, фокстрота. Молодёжь больше внимания стала уделять нарядам, девушки — шёлковым чулкам, коротким юбкам, выше колен, юноши, ходившие раньше в косоворотках, пиджаках на распашку или просто в рубахах с пояском, теперь заинтересовались брюками бостон, клёш, шириной в 30-40 сантиметров, хлопавшими при ходьбе, как паруса. На комсомольских собраниях разгорались жаркие дискуссии — может ли комсомолка носить шёлковые чулки, а комсомолец — галстук шимми, модные клетчатые кепки. Под влиянием западных фильмов, таких, как, например, «Стенлей в дебрях Африки», «Знак Зерро» и других, я уговорил мать сшить мне костюм английского стиля: френчь с накладными карманами на груди и ниже пояса, галифе. Костюм сшил наш хороший знакомый и в какой-то степени родственник Еремеев, сшили мне и сапоги-ботфорты, как у мушкетёров, выше колен, с раструбами вверху. Сзади на раструбах были сделаны разрезы, с шнурками. В этом костюме в седьмом классе я часто ходил в школу, особенно на вечера самодеятельности. На ремне висел черкесский кинжал, инкрустированный серебром, оставшийся ещё от отца, в кармане лежал револьвер «Смит-Вессон». Конечно, я все эти «страхи» не применял, носил для форсу, они придавали мне вместе с костюмом необычайный таинственный вид и девушки засматривались на меня, а парни завидовали и в то же время признавали меня за вожака. Среди сверстников и наиболее близких друзей, кроме Дьяченко, Мордуховича и Николина, были также у меня Ильины Костя и Саша. Кстати, Саша в пятидесятых годах стал известным оперным артистом в Ленинграде и по приглашению Якутского правительства приезжал в Якутск на один из юбилеев республики, кажется, в 1957 году. Среди девочек больше всего друзьями были Меркулова Юля, Ильина Вера, сестра Кости и Саши, Овчинникова Шура, Векшина Ира. Особенно я дружил с Юлей Меркуловой. Отец у неё был русский, работал в то время наркомом торговли Якутии, мать якутка, медсестра. Я часто бывал у них, Юля у нас. Всегда весёлая, подвижная, худенькая, небольшого роста, круглолицая, с симпатичными ямочками на щеках, с хорошим чувством юмора, она училась на один класс младше меня. Овчинникова Шура тоже была в одном из младших классов, но тоже боевая, улыбчивая, приветливая, активная общественница. Векшина Ира училась в одном классе со мной, большая модница, любила приодеться, приукраситься, не очень активная в общественной жизни. Вера Ильина, тоже из нашего класса, смуглая, как цыганочка, стройная, немножко суховатая по характеру, но активно участвовала в синей блузе и в кружке физкультуры, в самодеятельности. Своим общительным, весёлым характером, да надо сказать, будучи очень привлекательной, Юля Меркулова пользовалась вниманием многих наших парнишек, но дружбу завела только со мной. Я часто провожал её домой, часто гуляли вместе по окрестным лесам. Но один наш школьник, Вологжанинов, из смежного класса, особенно стремился приобрести её внимание и приходил в ярость, видя её дружбу со мной.

Пытаясь расстроить нашу дружбу, он угрожал мне. Однажды вечером я, проводив Юлю, возвращался домой и вдруг раздался выстрел, и пуля пролетела около меня. Я увидел, как кто-то выскочил из-за забора и побежал. Не думаю, что он хотел попасть в меня, не настолько он был глуп, он просто хотел попугать меня. Но из того ничего не вышло. Тогда мой противник решил разжалобить Юлю, заявил ей, что покончит с собой. Она рассмеялась, рассказала мне об том. И вот однажды мы узнаем, что он действительно «стрелялся», но как? Оттянул на животе кожу и прострелил из пистолета. Даже крови не было. Конечно, доктор перевязал его, но об том как-то все ученики узнали и долго потешались над ним. На одном школьном вечере, когда я учился в седьмом классе, во время танцев и массовых игр в нашу школу вдруг нагрянула милиция. Видимо имея какие-то сведения некоторых парней, стали вызывать в отдельный кабинет и допрашивать, есть ли оружие и даже обыскивать. А у меня, действительно, в кармане был револьвер Смит-Вессон, но кинжала на этот раз не было. Я подозвал Юлю, передал ей незаметно револьвер, она прикрыла его складками платья, вынесла на улицу и спрятала в поленнице дров. Когда меня вызвали в кабинет, револьвера у меня не оказалось, а вот в кармане обнаружили маленький металлический никелированный пузатенький баллончик с сжатым газом, для приготовления газированной воды. Милиционер спросил меня, что это такое, я ответил — бомбочка. Он отшатнулся, но я засмеялся и сказал, что пошутил, это газ для газировки. Он немного нахмурился, заметил, что так шутить нельзя и отпустил меня. Вечер прошёл благополучно, ничего криминального, никакого оружия у учеников не нашли.

В 1928 году в другом конце большого двора нашей школы выстроили новую школу, с выходом на нынешнюю улицу Ярославского. Это была специальная школа для якутских детей: и все занятия там велись на якутском языке. Учащиеся обеих школ, якутской и нашей, переменку проводили в общем дворе, играли вместе. Но иногда возникали и ссоры на национальной почве, однако крупных не было, быстро находили согласие и продолжали дружно жить вместе. В летние каникулы мы были представлены себе, никаких специальных мероприятий для школьников летом не устраивали, кроме пионерских лагерей для пионеров. Пионерские лагеря стали организовываться с 1924 года. Я жил в лагере в 1924 году, всё лето. Первый пионерский лагерь был устроен в бывшей архиерейской даче, около горы Чучур-Муран (теперь называют Чочур-Мыран).

А так каждое лето мы проводили время с друзьями кто как хотел. Много купались, никто за нами не приглядывал, купались сколько хотели, до дрожи, до посинения, старшие даже не думали охранять нас. Ходили свободно повсюду: в лес, на озера, на реку, рыбачили, катались на лодках. Такая свобода шла нам на пользу, утонувших не было, а мы, представленные сами себе, росли более самостоятельными, уверенными, чем нынешние дети, слишком уж опекаемые учителями, вожатыми, родителями. И были мы крепче физически, закалённее, выносливее, редко болели. К тому же мы были детьми, прошедшими школу гражданской войны, первых трудных лет советской власти. Все это тоже повлияло на наше развитие. Наиболее любимыми местами купания были Солдатское озеро, ныне засыпанное, застроенное, протоки реки Лены около нынешней дамбы и за Зелёным лугом, озеро Сайсары, речная протока у нынешней городской принимающей и передающей радиостанции при выезде на Сергелях. Здесь ещё не было ни радиостанции, ни других домов. Лишь с правой стороны заложной протоки, в отдалении от окраинных домов города, стояли чьи-то старые деревянные амбары. Крыши амбаров были сделаны так, что одна сторона их, где находились двери амбаров, выступала вперёд, образуя навесы, а внизу вдоль всей длины амбара под навесами был устроен деревянный настил — пол. Все двери были замкнуты тяжёлыми железными навесными замками. Однажды мы в году 1925 или 1926 пошли купаться на эту протоку с другом Сашей Литвинцевым и одним молодым рабочим-электромонтёром Якутской электростанции по фамилии Грач. Только выкупались, оделись, собрались идти домой, как вдруг разразилась сильная гроза, засверкали яркие молнии. Мы побежали к амбарам, спрятались от дождя под навесом. Но тут нас очень напугал Грач, закричав, чтобы мы не приближались к железным замкам, они, де, притягивают молнию и она может нас убить, и сам пригнулся и выбежал из-под навеса. Перепуганные мы решили лучше промокнуть, чем быть убитыми и побежали домой. Молния до сих пор не ударила в замки, один из амбаров и сейчас стоит на своём месте. Остальные снесены, участки, занимаемые ими, застроены другими домами.

Летом, как и раньше, любимыми нашими играми были лапта, городки, зоска, бабки, подвижные игры: «казаки-разбойники», «вор и воробей», «третий лишний» и многие другие. Но к ним прибавились футбол, волейбол, борьба, бег, прыжки. Где-то в 1926-1927 годах мои родители купили домик на улице Нагорной, которая позднее называлась улицей Пояркова. Домик небольшой, одной стеной в три окна выходил на улицу, остальная часть дома стояла внутри двора. В домике были три маленькие комнаты и кухня. Посреди дома высилась почти до потолка круглая печь-контромарка, в железном кожухе, окрашенном в чёрный цвет, позднее перекрашенном в голубой. На кухне большая кирпичная печь с пристроенной сбоку русской печью. Наружная дверь дома выходила в сени с летним чуланом, из сеней вторая дверь выходила во двор. Двор был очень большой, метров до ста в длину и метров 50-60 в ширину. Метрах в 10-15 от дома стоял амбар, за ним огород, в дальнем правом углу деревянный туалет. Сбоку от дома на улицу выходили ворота с калиткой, с другого боку — внутри двора отчим с моей помощью вырыл глубокий большой погреб, покрыл его двускатной крышей, засыпанной землёй и дёрном для того, чтобы тепло не проникало внутрь погреба. В погреб весной закладывался чистый речной лёд, почти доверху, всё лето в нем стояла стужа, такая, что спущенное туда молоко превращалось в лёд.

Наш двор в 1924-1934 годах (аннотация Е.К. Суровецкого)

В погребе хранили мясо, рыбу, другие скоропортящиеся продукты, лёд всё лето использовался для питья. Кроме того, в сенях стояла большая деревянная сорокаведёрная бочка, воду из которой потребляли и для питья и для стирки, мытья, других нужд. Летом ещё одна бочка с водой стояла снаружи для полива огорода, поения коровы. Во дворе всегда был запас напиленных дров, сложенных в поленницы.

В доме имелось подполье, в нем хранили картофель, стояли кадушки с засоленными огурцами, капустой, крынки с молоком, сливками, сметаной и другие продукты. В хлеве (хотоне) во дворе стояла корова, дававшая хоть и немного, но своего домашнего молока. Было приятно достать из подполья глинянную крынку молока с отстоявшимся толстым слоем сливок и очень вкусно напиться густого холодного молока с куском свежего пшеничного калача или горбушкой ржаного хлеба, съесть тарелку гречневой каши с холодным молоком. Сено для коровы покупали, частью заготавливали сами, доила коров мать, иногда сестра Люда, никаких домашних работниц не имели.

Амбар во дворе был занят вещами лишь на половину, вторую часть у двери летом всегда занимал я. Здесь стояла моя кровать, на стене висел большой, метра три длиной, настоящий персидский ковёр ручкой выделки. В амбаре я спал, читая книги до самого утра, до восхода солнца, захваченный похождениями Ната Пинкертона, Тарзана, трёх мушкетёров, приключениями моряков из морских повестей капитана Мариэтта, искателей сокровищ Хаггарда, путешествий Ливингстона и Стэнли и других. Здесь в амбаре однажды произошёл случай, воспоминание о котором до сих пор вызывает у меня дрожь. Я возился с ружьём, двухстволкой, чистил его. На моей кровати сидел спиной к ковру братишка Геннадий. Чтобы проверить, как ружье закрывается с патронами я заложил два заряженных патрона в стволы ружья, закрыл ружье, стал наводить курок. И тут один курок сорвался, раздался выстрел, ружье по глупости моей стволами было обращено в сторону, где сидел Гена, и совсем рядом с ним, на уровне пояса, справа от него в ковре от заряда дроби образовалась большая дыра. Несколько бы сантиметров влево и тот заряд угодил бы в живот гены. Я страшно испугался, а Гена ничего толком не понял, поэтому не испугался и даже стал меня успокаивать. С тех пор я стал с особой осторожностью обращаться с ружьём.

Был у нас граммофон, труба у него была с широким раструбом, красиво разрисованным цветными рисунками. Граммофонные пластинки в основном дореволюционные, с записями песен знаменитой Вари Паниной, Вертинского, Шаляпина, такие песни, как «Пара гнедых», «Утро туманное», «Шантеклёр», шутки клоунов цирка Бим-Бом, позднее появились пластинки Утёсова, Собинова, Козловского, Неждановой и другие. Но однажды кто-то догадался положить все пластинки большой стопкой на верх печи-контромарки. Они там лежали довольно долго и когда кому-то захотелось завести граммофон, взяв пластинки он увидел, что они от тепла горячей печи совершенно деформировались, покорёжились и их все пришлось выбросить. Жаль, конечно, теперь такие пластинки были бы редкостью.

Отчим Максим был большой труженик. Работая маслёнщиком на пароходе «Кыгыл», кочегаром, слесарем, машинистом на электростанции он при необходимости мог день и ночь пропадать на работе, стараясь устранить всё возникающие неполадки, наладить бесперебойную работу механизмов. Но и авторитетом и уважением у всех членов коллектива он пользовался большим. Состоял в комитете профсоюза металлистов, у нас на квартире даже иногда собирались члены комитета и заседали. Присутствовали обычно М. Литвинов, Ожогин, Дряхлов и другие. Примерно с 1924-1925 года Максим стал заниматься и домашним кустарничеством, в квартире появились молоточки, напильники, зубила, тиски, паяльники, отвёртки, метчики и плашки для нарезки болтов и гаек, другие инструменты. К нему стали понемногу обращаться соседи с просьбой отремонтировать кухонную посуду, чайники, ведра, другие предметы, а затем потянулись и другие жители города, стали предлагать плату, постепенно это стало привычным, тем более, что Максим, приобретя где-то Зиг-машинку, на которой можно было прокатать на жести бортики, бороздки, стал изготавливать новые ведра, тазы, ванны и так далее, ремонтировать ружья, велосипеды и другие вещи.

Отчим Максим Федорович Дьяченко

В том Максиму нужен был помощник, Геннадий был ещё мал, я постарше и посмекалистее и он стал привлекать меня к своей работе, постепенно обучая слесарному и жестяному мастерству. Так с 10-11 лет я приобщился к тому делу и надо сказать, удачно, Максим стал часто поручать мне самостоятельно изготавливать разные новые изделия, ремонтировать приносимые вещи. В небольшом городе все хорошо знали о мастерстве Максима, а через несколько лет и меня прозвали «мастер-золотые руки».

Когда мы переехали на улицу Нагорную в свой домик Максим выписал из Москвы токарный станочек за 700 рублей. Станочек очень простенький, но самый настоящий, на нём можно было выточить любую вещь небольшого размера. Только приводить в движение его было нечем и поэтому мы сначала приспособили к нему внизу большой шкив (колесо), от него к шкивам передней бабки станка, которая вращает зажатую в патрон обрабатываемую заготовку, протянули ремённую передачу. На большом шкиве сделали рукоятку и за эту рукоятку я, сидя на коленях, вращал шкив, приводя в движение станок, а Максим стоял у станка и вытачивал детали.

Трудное это было дело. Я становился на колени лицом в угол, так как станок стоял в углу комнаты, и так вращал шкив то одной, то другой рукой. Было тяжело, да и надоедливо. Голова была не занята, я работал, а сам думал, где сейчас ребята, купаться ушли или играют в бабки, лапту и мне тоже очень хотелось уйти к ним. Но уйти было нельзя, пока Максим работал за станком. Естественно, приходилось делать частые перерывы для отдыха. Иногда Максим сам вращал станок, но редко, так как работа на станке требовала определённого мастерства которым я ещё вначале не обладал.

Наш дом в 1926-1934 годах (аннотация Е.К. Суровецкого)

Но не всегда удавалось быть у станка вдвоём. Да и тяжеловато было вращать станок руками, мы стали думать, как облегчить этот труд. Поэтому позднее мы придумали ножное приспособление, как у швейной машины, и стало возможным работать на станке одному, вращая станок ногой.

Вытачивали самые разнообразные вещи из металла, иногда и из дерева. Например, металлические болты, гайки, ролики, оси к велосипедам, другую мелочь, а когда приобрели мотоцикл, то даже приспособили к станку фрезерное устройство и вытачивали сложные шестерёнки, двойные, прямого и косого типа шестерёночных зубьев. А это уже требовало при работе на таком простейшем станке довольно высокого мастерства, точных расчётов и я очень гордился, когда и мне стало удаваться изготавливать такие шестерёнки. Вытачивали поршни к мотоциклам, поршневые кольца и другие детали.

В общем у Максима я прошёл хорошую рабочую школу, научился мастерству токарному, слесарному, работать с жестью, паять, лудить, в кузнице — кузнечному делу, а когда Максим купил свой первый, очень древнего образца мотоцикл, то пришлось изучить и его устройство и главное — устройство и работу мотора, причём не поверхностно, а досконально, так как приходилось множество раз разбирать и собирать его, пробовать на запуск, исправлять недостатки, доводить, часто заново изготавливать детали, которые оказались не подходящими. И в конце-концов неподвижный, заржавелый, считавшийся ненужным хламом мотоцикл у нас стал как новый, мы его подкрасили, отполировали никелированные части, он у нас пришёл в движение и мы стали выезжать на нем в город и за город. Правда, попадало нам от матери за него основательно, так как зимой мы его для пробы заводили прямо в доме, весь дом наполнялся дымом и газом от выхлопа мотора, все чихали, задыхались, приходилось открывать настежь двери на улицу, проветривать, тогда становилось морозно, опять неладно. Но все же мы своего добились, мотоцикл стал живым.Всё это мне очень пригодилось впоследствии, когда я пошёл работать на производство, учеником-слесаря, токарем. Ведь в то время каждый рабочий на предприятиях нашей республики был по-существу универсалом — сейчас слесарничает, а там, глядишь, за кочегара становится, за кузнеца работает, а то и за столяра.

Двор наш стоял на окраине города, за ним домов уже не было, а совсем недалеко от него, там, где сейчас на улице Лермонтова стоматологическая поликлиника, находилось длинное Солдатское озеро, где мы летом всегда купались. Случилось на том озере однажды со мной забавное приключение. Было мне лет одиннадцать-двеннадцать. Купался я в озере часто один. И вот однажды, плавая в воде, я вдруг увидел на том берегу двух людей в военной форме, красноармейцев. С ними шёл играл довольно крупный медвежонок. Как раз напротив того места, где я купался, медвежонок бросился в воду и поплыл ко мне. Красноармейцы кричали, звали его, но видимо заинтересованный купающимся человеком, медвежонок продолжал плыть ко мне. Я в первый раз увидел медведя, и хотя это был медвежонок, перепугался и быстрее поплыл к берегу. Выбравшись на берег обернулся, посмотреть, где медвежонок. А он всё приближался, подплыл к моему берегу и стал выбираться на берег. Тут я стремглав, забыв об одежде, в чем мать родила, помчался в сторону дома, оглядываясь на медвежонка. Пробежав метров двести, увидев, что он не преследует меня, я остановился и стал ждать, что будет дальше. Тут красноармейцы тоже переплыли озеро, стали играть с медвежонком. Я робко подошёл, они сказали, что медвежонок ручной, не нападёт. Скорей одевшись я засмотрелся на медвежонка, его потешные, неуклюжие движения, игру, был он очень забавен и рожица добродушная.

Продолжение следует…

В тексте максимально сохранены стиль и пунктуация автора.

Источник: Музей истории города Якутска.

Фото: снимки Е.К. Суровецкого, а также из открытых источников.