Евгений Суровецкий: Обыкновенная жизнь в необыкновенном веке. Продолжение

Рубрика «Люди нашего города»

Улица Красной молодежи, 20-30-е гг. XX в.

Музей истории города Якутска при поддержке Sakhalife.ru и любезном согласии Ульяны Аскольдовны Суровецкой продолжает публикацию рукописи уроженца г. Якутска Е.К. Суровецкого. Евгений Кузьмич жил в XX веке, необыкновенном, бурном, он стал свидетелем и участником эпохальных изменений в Якутске и в стране в целом: разрушался старый мир и строился новый. Суровецкий писал впоследствии, в глубоко почтенном возрасте: «Уж слишком необычны были эти события, как сказка, как фантастика в нынешнем видении». Е.К. Суровецкий (1913-2000) — почетный гражданин города Якутск, один из организаторов профсоюзного и физкультурного движения в Якутии, первый председатель Совета клуба старожилов г. Якутска, возглавлял Якутский республиканский совет ветеранов спорта, заслуженный работник народного хозяйства ЯАССР, кавалер ордена «Знак Почета».

Предыдущую публикацию читайте:

Большую роль в развитии революционного самосознания и воспитания нового поведения детей и подростков сыграла школа, комсомольская, пионерская и другие общественные организации.

Средняя школа в двадцатых годах была восьмилетней, потом девятилетней, с 1926 года — десятилетней. Первые и четвертые классы назывались I ступенью, пятые — восьмые II ступенью. С 1926 года пятые — седьмые классы стали относиться к школам I концентра II ступени, девятые — десятые к школам II концентра 2 ступени. В школу я пошёл в 1922 году, 9 лет. Первый и второй классы окончил в школе, размещавшейся в доме Атласова. Дом был жилой, его приспособили под школу. Находился он по улице Большой, почти рядом с нынешней республиканской библиотекой им. Пушкина. Третий и четвёртый классы — в школе, которая теперь называется школой №5, на улице Орджоникидзе, в то время Красноармейской.

Окончив в 1926 году тринадцати лет четыре класса, я по настоянию матери год пропустил, так как в четвёртом классе часто болел и мать решила дать мне окрепнуть. Поэтому в пятый класс пошёл учиться четырнадцати лет. Школа наша называлась первой городской школой первого концентра второй ступени и стояла на том месте, где сейчас выстроен институт геологии, на проспекте Ленина. Здесь я окончил семь классов, в 1930 году, семнадцати лет.

В этой, бывшей до революции 4-х классной городской школе после Октября была 1 городская школа I концентра II ступени. Здесь я учился в 5-7 классах. Находилась там, где сейчас построен институт геологии, на улице Большой, ныне проспект Ленина. (аннотация Е.К. Суровецкого).

Советская школа создавалась в трудных условиях. Советская власть уже прочно стала на ноги. Но хозяйство страны было разрушено войнами, народ в муках залечивал раны, полученные во время первой империалистической и гражданской войн. Наша Якутия была крайне отсталой в хозяйственном отношении, в ней редко можно было встретить грамотного человека. Трудно жилось людям ещё в молодом Советском государстве. Отсюда и школы были бедны, и мало их было, и материальные условия в них были не богаты, голые деревянные стены, старые парты.

Школа в это время проходила трудный этап. Революция сломала старую систему обучения, а новую, советскую систему, создать ещё не успели. Поэтому занятия в школах часто проводились по старым программам и учебникам. В старших классах, начиная с пятого, проходили математику и русский язык, химию и физику и другие предметы. Кажется с шестого класса, в 1928 году, ввели как обязательный предмет, изучение якутского языка. Все предметы проходились в отрыве от жизни и тем более от строительства социализма. Ведь и учителя были старой школы. Среди учителей могу назвать запомнившихся. Прежде всего хочется вспомнить учительницу третьего и четвёртого классов Юлию Дорофеевну, фамилию не знаю. Пожилая, седая, очень культурная и внимательная ко всем ученикам, она интересно и доходчиво вела свои уроки, ученики любили её и на её уроках всегда была хорошая деловая обстановка. Кто был учителем в первом и втором классах не помню.

Больше учителей запомнилось из тех, кто преподавал в пятых и седьмых классах, видно потому, что сам стал постарше, да и учителя каждый был своеобразным по характеру и поведению, поэтому и лучше запоминались.

К примеру, учитель географии. Старой школы, седой, лет наверно под семьдесят высокий, худощавый, с большими седыми усами, как у Будённого, с генеральской выправкой, немного сгорбленный. Не помню его улыбающимся, но запомнилась манера обращения с учениками, грубая, солдафонская. К ученикам он часто обращался не по фамилиям, а кличками: «вставай, турсук с маслом», «квашня с тестом», «не зевай на уроке, ворона». Ко мне однажды обратился так: «Эй, ты там, с польской фамилией, что вертишься, как сыч» и вытянул руку с направленным на меня указательным пальцем, не вставая со стула. Да, фамилия его была Савин.

Учительницей физики была Сахарова, тоже старенькая, но живая, весёлая, приветливая. Математику преподавал довольно молодой учитель Киренский, рыжий, с обвисшими редкими рыжими усами. Мы его прозвали «тараканьи усики». Естествознание преподавал учитель Кузнецов, спокойный, к урокам относился так, что видно было, что он просто отрабатывает, интереса особого не проявлял, растолковать нам как следует свой предмет не старался. Но на уроках внедрял практические занятия, что вызывало к предмету интерес. С этим учителем судьба свела меня вновь в 1946 году. Я тогда работал помощником секретаря Якутского обкома КПСС, тогда ещё ВКП(б). Однажды на страницах газеты «Социалистическая Якутия» появилась статья о бездушном отношении какого-то Кузнецова к своей матери. Секретарь обкома партии поручил мне разобраться с этой статьёй, вызвать упомянутого Кузнецова и провести с ним назидательную беседу, потребовать изменить отношение к матери. Я проверил состояние этой женщину, уже старой, действительно он притеснял её, старался выжить из квартиры, держал её полуголодом. Кузнецова на квартире я не застал, поэтому, да и для того, чтобы он лучше прочувствовал свою вину, вызвал его к себе в обком партии. И вот заходит пожилой, но бодрый ещё человек, взглянув на которого я сразу признал в нем своего бывшего учителя. Очень неловко почувствовал я себя, ведь не так просто было проводить воспитательную беседу с человеком, который тебя когда-то учил, был твоим воспитателем. Но делать было нечего, долг и поручение секретаря обкома обязывали и я провёл с ним соответствующую работу. Причём после первых слов о том, зачем его вызвали, я спросил Кузнецова, не помнит ли он меня. Он ответил, что помнит, что я учился у него. Видно было, что он чувствует себя очень неловко, оказавшись в таком положении перед своим бывшим учеником. Побеседовали мы, договорились, он пообещал изменить отношение к матери. Через некоторое время я проверил, как обстоит дело и выяснилось, что слово своё он сдержал. Был у нас и такой предмет — обществоведение. Сначала в пятом классе этот предмет вёл учитель Кычкин. Маленького роста, якут, свой предмет знал неплохо, но беда была в том, что он сильно косил. Ведя беседу он, как нам казалось, смотрел, например, в правую сторону класса и мы, сидящие в другом углу, начинали потихоньку шалить, переговариваться. И вдруг слышали окрик Кычкина: «Прекратите шалить» Оказывается, как мы выяснили потом, он глядел в одну сторону, а видел совсем в другой стороне. Из-за этого возникали частые конфликты, наказания, в конце концов, он совершенно потерял способность управлять классом, и вынужден был уйти из школы.

После него пришёл Матвей Страд. Ну, это был оратор отменный. Вёл уроки он так, что весь класс затихал, все слушали его открыв рты. В тридцатых годах Страд был назначен прокурором республики, мне однажды, кажется в Чурапчинском районе, пришлось слышать его обвинительную речь на суде по поводу убийства председателя колхоза. Речь была яркой, убедительной.

В тридцатых годах в республике проводилась так называемая «якутизация». Всех служащих учреждений обязывали изучать якутский язык, делопроизводство тоже переводилось на якутский язык. И в школе в 1928 году ввели специальный предмет «Якутский язык». Вёл эти уроки учитель Моруо, как шли разговоры по школе — сын бывшего якутского миллионера. Имя и отчество его я тоже не помню. Человек весьма культурный, всегда подтянутый, аккуратно, с иголочки одетый, правда, не помню, чтобы он улыбался когда-либо. Но уроки вёл отменно, в классе была всегда хорошая дисциплина и успехи учеников по этому предмету были неплохими. Я до сих пор помню первые строки гимна «Интернационал» на якутском языке именно в связи с уроками Моруо: «Туруй бары, дойду кырыстах, ачик кулун дьон аймага…».

Физкультура была обязательным предметом, преподавал её Иннокентий Зедгенизов, средних лет, небольшого роста, худощавый, подвижный и энергичный. Активный общественник Зедгенизов не только вёл уроки в школе, но и организовал кружок физкультуры, в котором и я участвовал, кроме того, он был членом добровольной пожарной дружины и я несколько раз видел его во время тушения пожаров в брезентовой форме, с каской на голове, с брандспойтом в руках, забирающимся по лестнице на верх горящего здания. Причём был он не рядовым пожарником, а командовал какой-то частью пожарной команды. В школе Зедгенизов в самой большой комнате организовал физкультурный зал, в нем установили турник, брусья, конь, козел, шведская стенка, шведские скамейки, маты, кольца, канат для лазания. Ходить на занятия требовал в трусах, в обычном костюме не допускал. Занятия проводил интересно, но поскольку сам не имел специального физкультурного образования, прошёл лишь курсы, да и единой советской системы физкультуры ещё не было, то занятия проводил по самым различным системам: немецкой гимнастике Гутс-Мутса на снарядах, сокольской чешской системе снарядовой гимнастике Мирослава Тырша и другим.

Фото 1929 года. 1 городская школа I концентра II ступени. Группа учащихся во дворе школы. Моя физиономия отмечена крестиком. Среди учащихся узнал Кершенгольца, Чугунову, Муттерперла, Зедгенизова, учителей Муксунова, Иннокентия Зедгенизова (по физкультуре) и по-моему справа стоит учитель якутского языка Моруо(аннотация Е.К. Суровецкого).

Заведующим школой был Иннокентий Попов. Небольшого роста, полненький, с небольшим животиком, спокойный, к ученикам относился неплохо, особенно в дела общественных организаций школьников не вмешивался, представлял им полную свободу, конечно при необходимости направляя их деятельность через комсомольскую организацию, учком, учителей.

Большинство учителей были хорошими людьми, высокой культуры, стремились в меру своих сил и знаний передать нам любовь к своей дисциплине, научить тому, что требовалось по программе. И мы на всю жизнь запомнили их. Но они и сами ещё не всё хорошо понимали, как учить по новому, как строить социалистическое общество. Они хотели усвоить новые методы, хотели учиться, но негде было, всё шло методом проб и ошибок, тем более, что и системы то советской школьной ещё разработано не было. Отсюда и учили нас по разному, все время искали новые методы обучения и, конечно, учителям в этих условиях работать было очень трудно.

На школьниках двадцатых годов испытывались самые различные методы обучения, шёл широкий поиск привязки школы к социалистической действительности, многие методы давали уже неплохие результаты, многие оказывались просто-напросто неприемлемыми, ошибочными, но испытывались всё-же.

Было много хороших методов, но поскольку учителя не имели опыта, да и закостенели в старых привычках, эти формы обучения стали такими странными, что не столько помогали учёбе, сколько приносили вреда.

Например, испытывали на нас комплексный метод обучения, лабораторный метод, который часто называли Дальтон-планом. Он заключался в том, что вначале два-три часа ученики занимались самостоятельно по кабинетам, выполняя задания учителей. После этого три-четыре часа академических занятий по расписанию, по установленным программам.

А может быть, глядя на современные, в восьмидесятых годов, за формализованные занятия, этот метод и не был плохим, поскольку приучал учеников самостоятельно работать над материалом, искать ответы своими силами.

Но, конечно, не приносил успеха бригадный метод обучения (бригадная сдача зачёта). При этом методе весь класс разбивался на три-четыре бригады, в каждой бригаде избирался бригадир. Он отвечал за бригаду в буквальном смысле слова. Уроки вся бригада готовила вместе, а на уроках отвечал на вопросы учителя один бригадир. По его ответам учитель ставил оценку всей бригаде. Конечно, от такого способа обучения ничего хорошего получиться не могло. За спиной бригадира очень удобно было прятаться лодырям.

Но школа все же давала много, и мы выходили из школы с определёнными неплохими, знаниями и по предметам, которые изучали, и в практике самоуправления, самостоятельности, коллективизма, готовности к дальнейшему труду. Школа воспитывала чувство совместности всех учащихся и учителей, в школе возникала какая-то атмосфера дружественной общности, хотя и возникали трения, конфронтации, соперничество на почве разных характеров, да и вследствие того, что обучались в школе дети разных слоёв населения, от беднейших, до тех, кто когда-то жил зажиточно, или в годы нэпа стал побогаче других. Сказывались и трудные материальные условия школы, пока ещё бедной, с голыми деревянными стенами.

В школе учились в две смены, начиная с пятого класса. Школа была смешанной, мальчики и девочки учились вместе. Учителя старались сделать уроки более интересными, многие из них вводили практические занятия. Например, на уроках естествознания по заданию учителя мы ловили лягушек, капали на них кислотой, изучали условные и безусловные рефлексы. Отрезали ножку и наблюдали действие электрического тока на мышцы. Курицу препарировали на большой доске, изучая внутреннее строение. Конечно, не обходилось без шуток. Однажды, например, препарировав курицу на середине большой доски четверо из нашей бригады взяли за четыре конца доски, остальные члены бригады выстроились сзади и так строем, неся впереди курицу мы вышли из класса и идя по широкому коридору запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…». Учителя в классе как раз не было, услышав пение он прибежал, накричал на нас, заставил унести курицу как полагается на свалку. А на учкоме потом изрядно попало нам за эту выходку, главным образом за то, что пели революционную песню в такой ситуации. На уроках химии часто проводили опыты по различным химическим реакциям, добывали газы: хлор, водород, кислород, гремучий газ, наблюдали, как ведёт себя натрий в воде и многое другое. Опыты производили на столах, обшитых листами белой жести, так как пользовались серной и соляной кислотой, спиртовками, другими реактивами. Был однажды такой случай. Во время опытов кто-то опрокинул спиртовку. Спирт разлился по столу и тут же запылал. Мы засуетились, не зная, что делать, а одна девочка из нашей бригады, Ира Векшина, вспомнив, что огонь можно затушить, накрыв его чем-нибудь, не долго думая вскочила на стул и закрыла огонь своей широкой юбкой. Вот было смеху. Огонь то погас, но юбка загорелась и тут же выгорела вся её передняя часть, хорошо, что успели затушить. Остальные девочки сразу же окружили Иру, чтобы закрыть её от взглядов ребят и затем принесли пальто, одели и отправили домой переодеваться.

Мы, трое закадычных друзей: я, Ананий Дьяченко и Лев Мордухович часто делали дома опыты, которые проводили на уроках. И однажды нам в голову пришла хитрая мысль. Мы добыли дома газ хлор, наполнили им две бутылки и не показывая никому принесли в сумках в школу. Когда прошло два урока, мы потихоньку открыли на перемене бутылки, выпустили хлор. Он быстро распространился по всей школе. Учителя забегали, прибежал заведующий школой, пытались обнаружить источник, откуда появился хлор, конечно, ничего не нашли. Тогда заведующий школой решил, что дальше находиться ученикам в такой отравленной атмосфере опасно, закрыл все уроки во всех классах и распустил учеников и учителей домой. А нам этого только и надобно было. Так мы проделывали ещё раза три, но потом, во-первых, надоело, во-вторых, стало опасно, начинали подозревать, что тут что-то неладно и стали искать виновных и мы прекратили эти забавы.

Дьяченко Ананий Никитич, с ним учился в 5-7 классах. Перед выходом на пенсию работал зам. председателем Якутского горисполкома (аннотация Е.К. Суровецкого).

Николин Георгий, с ним учился в 3-4 классах, стал торговым работником, следы его утерял (аннотация Е.К. Суровецкого).

Всегда интересными были уроки по астрономии. Молодой учитель, фамилию которого я, к сожалению, забыл, раздобыл где-то небольшой телескоп и мы с большим увлечением наблюдали и днём и часто ночью Луну, звезды. Он научил нас распознавать все созвездия северного полушария, знали многие небесные явления. С учителем по геометрии мы ходили по городу, учились составлять карту города, измерять площади, расстояния, чертить, рисовать. С учителем по естествознанию часто выходили за город, изучали растения, почвы.Кстати, слабых учеников к сильным не прикрепляли, но мы сами активно помогали друг другу при необходимости. С моими двумя закадычными друзьями Дьяченко и Мордуховичем мы всегда занимались вместе. Не было среди учителей погони за процентами по оценкам, поэтому они оценивали наши знания без натяжек, совершенно справедливо. Оценки в разные годы были разной шкалы. Одно время они были трёхбалльными: плохо, удовлетворительно, отлично. Потом ввели пятибалльную систему: очень плохо, плохо, удовлетворительно, хорошо, отлично.

Хорошо действовали в школе демократические организации. Учитель занимался обучением, вёл и организаторскую работу, но не методом давления, диктата. Основой влияния учителя были его знания, авторитет поведения. А главную воспитательную работу среди учеников вели общественные организации. И важнейшим достижением школы, комсомольской и пионерской организаций было воспитание у нас чувства самостоятельности. И именно активная работа общественных организаций содействовала той самостоятельности. В школе существовал ученический комитет, учком. Учащиеся допускались к руководству всеми делами школы. Председатель учкома и секретарь комсомольской организации входили в состав педагогического совета.

Высшим органом управления школой: было общее собрание. Председателем собрания обычно избирался один из учеников. Все вопросы решались открытым голосованием. Собрания проходили очень оживлённо, речи произносились экспромтом, без бумажек, по ходу обсуждавшего вопроса. Иногда было много шума, но ребята сами поддерживали порядок, слово председателя было обязательным. Педагоги никого не обязывали, не приказывали, а выступали со своим мнением. Собрание могло согласиться, могло и не согласиться с мнением педагогов и даже заведующего школой. Так что это была действительно хорошая школа самоуправления. Каждый чувствовал себя участником, правомочным высказаться и решать. А решения обязательно выполнялись. Например, когда я учился в шестом классе, в нашей школе образовалась группа ребят и девушек, которые противопоставили себя всему коллективу учащихся, вели противоречащую социалистической идеологии пропаганду, вообще допускали недостойные поступки и серьёзные нарушения дисциплины. Вожаками выступали Вайсгорд и Декельбаум. Вопрос о них учком вынес на обсуждение общего собрания, и оно после горячих дебатов семь человек из этой группы исключило из школы. Решение собрания было утверждено наркомпросом.

Но по неопытности, молодому революционному задору иногда учком и собрание перегибали палку. Например, одно время общему собранию учеников было представлено право решать вопрос о пригодности учителей к работе в школе. Дело дошло до того, что мы общим собранием исключили из школы заведующего школой И. Попова за то, что он грубо обошёлся с одним из учеников. Правда ученик этот был отъявленным хулиганом, он однажды вывел из терпения Попова и тот, в сердцах схватил его за шиворот и помахав перед носом кулаком пригрозил, что исключит его из школы, если тот не перестанет хулиганить. По существу заведующий был прав, но он, видите ли, «нарушил демократию, применил физическую силу к ученику», и мы приняли решение его исключить из школы, снять с должности заведующего школой. И наркомпрос утвердил и это решение собрания.

Комсомольская и пионерская организации вели большую общественную работу. В школе действовали, не числились на бумаге, а именно действовали, различные кружки: синей блузы, физкультурный, союз безбожников, военный  кружок, драмкружок, в 1927-1928 годах существовала так называемая «лёгкая кавалерия». Целью лёгкой кавалерии была борьба под руководством партийной и комсомольской организаций с бюрократизмом в учреждениях и предприятиях города, борьба за укрепление дисциплины, за сохранение общественного имущества, за соблюдение санитарных правил в учреждениях и на предприятиях. Я тоже был членом лёгкой кавалерии и мне было поручено контролировать деятельность хозяйственного аппарата ЯЦИК, а, то есть, верховного органа руководства республикой после обкома партии. Да, именно такие необычные дела поручались нам. Причём лёгкая кавалерия обладала такими правами, что все руководители и работники аппарата управления учреждений и предприятий прямо-таки в лице менялись, когда к ним приходил член лёгкой кавалерии.

Мне до сих пор неудобно в душе за то, как я вёл себя при проверке работы хозяйственного отдела ЯЦИК, а заведующим был высокий, пожилой и очень культурный татарин, много, видимо, повидавший в жизни, поработавший и возможно повоевавший. И вот я, шкет, пятиклассник, с блокнотом и карандашом в руках, допрашиваю его о дисциплине, о прогулах, опозданиях работников отдела, а он стоит передо мной и с дрожью в голосе даёт мне объяснения, даже руки у него трясутся. Может быть не столько от страха, сколько от чувства обиды, что ему, взрослому, пожилому и ответственному работнику приходится объясняться перед каким-то мальчишкой. Думается, что такая форма участия школьников в наведении порядка в учреждениях и предприятиях была тоже перегибом. А я вскоре отказался от этого поручения, да и сама та система вскоре была отменена.

Продолжение следует…

В тексте максимально сохранены стиль и пунктуация автора.