Музей истории города Якутска при поддержке Sakhalife.ru и любезном согласии Ульяны Аскольдовны Суровецкой продолжает публикацию рукописи уроженца г. Якутска Е.К. Суровецкого. Евгений Кузьмич жил в XX веке, необыкновенном, бурном, он стал свидетелем и участником эпохальных изменений в Якутске и в стране в целом: разрушался старый мир и строился новый. Суровецкий писал впоследствии, в глубоко почтенном возрасте: «Уж слишком необычны были эти события, как сказка, как фантастика в нынешнем видении». Е.К. Суровецкий (1913-2000) — почетный гражданин города Якутск, один из организаторов профсоюзного и физкультурного движения в Якутии, первый председатель Совета клуба старожилов г. Якутска, возглавлял Якутский республиканский совет ветеранов спорта, заслуженный работник народного хозяйства ЯАССР, кавалер ордена «Знак Почета».
Предыдущую публикацию читайте: https://sakhalife.ru/evgenij-suroveczkij-obyknovennaya-zhizn-v-neobyknovennom-veke-prodolzhenie-18/
Занятия проводил строго, требовал безусловную дисциплину. Вначале, как правило, новички пытались вести себя вольно, не очень соблюдали дисциплину. Я никогда не поднимал голоса, но спокойно командовал наиболее выделившемуся в это время нарушителю дисциплины сделать шаг вперед из шеренги, указывал ему, что от него требуется вести себя как положено. Так обычно было на двух-трех первых уроках, а в последующем уже стоило мне только взглянуть на нарушителя, как и он, и все в группе затихали, утихомиривались и старательно выполняли все упражнения. А чаще всего, когда группа расшумится, я постою, помолчу, студенты замечают, что что-то не так, начинают затихать, устанавливается полная тишина и тут я отдаю необходимую команду. Я считал и считаю, что повышение голоса и тем более крик, никогда не ведут к укреплению дисциплины, исполнительности. Под воздействием окрика человек выполнит твое требование, но нехотя, лишь бы отвязаться от тебя, не лезть, так сказать на рожон. Авторитет преподавателю крик не повышает. А при спокойном, но последовательном требовании неуклонного выполнения твоих указаний, дисциплина будет соблюдаться, психологическая атмосфера в группе сохраниться нормальная, уровень выполнения заданий всегда будет высоким. И главное, надо к каждому, даже самому робкому, слабому ученику, всегда относиться уважительно, никогда не унижать его достоинства оскорбительными замечаниями. Так я держал себя не только на уроках физкультуры, но и во время преподавания истории ВКП(б) и СССР. Видимо благодаря моему, всегда ровному, спокойному поведению и среди студентов, и среди преподавателей сложилось обо мне определенное впечатление, в школе обо мне говорили – «железные нервы». В октябре 1939г. мои занятия по физкультуре проверял инспектор учебных заведений и школ Якутского республиканского комитета физкультуры Закошанский. В своем акте он отметил, что практический урок по гимнастике: «а) по нагрузке правильный; б) методически верный; в) девочки все в трусиках и тапочках; г) мальчики частично в тапочках; д) отношение учащихся к уроку хорошее; е) преподаватель в костюме, тапочки, майка; ж) хорошее объяснение, хороший показ, но старая терминология, хорошее обращение с учащимися; з) отсутствует отдача рапорта перед началом урока». Отметил хорошую внешкольную работу. Все это верно, но что касается рапорта перед началом урока, то я не считал эту процедуру нужной, какая-то игра в солдатики. И после проверки я продолжал действовать по-старому, без рапортов. Тоже по-прежнему я пользовался старой терминологией гимнастических упражнений. Я привык к ней ещё на курсах инструкторов по гимнастике, где обучался в 1930 году на основе таких систем, как сокольская гимнастика Мирослава Тырша, немецкая гимнастика Гутс Мутса и другие. К тому же советская терминология ещё ничего определенного не выработала, было много путаницы. И я, как и прежде, командовал: на турнике – «выполнить вис взнеся скорчив», «вспор впереди – перемах уножив вне», «преднос в висе», «вельоборот» и так далее. На брусьях: «высед разножив перед кистями», «упор на кистях – соскок вперед предножка» и так далее. Честно говоря, я и сейчас не знаю, как именуются эти элементы гимнастики на снарядах по-современному. Конечно, несведущему человеку старая терминология будет непонятна. А мне и моим ученикам мои команды были совершенно понятны. Их преимущество – краткость. Уже в начале 1938 года я из старшекурсников создал две акробатические группы: из юношей и девушек. Иного тренировались в свободное время, юноши в основном на снарядах, девушки на акробатическом кружке. У меня была система – подбирал 12-15 девушек, тренировал каждую индивидуально, а затем формировал из них акробатические пирамидки, всегда из девяти человек – три тройки. Глаз у меня был хорошо наметан. Уже на первых уроках физкультуры, когда я выстраивал первокурсников, неуклюжих и неумелых, заставлял пройтись колонной по одному два-три раза по залу, я уже видел, кто из них будет хорошим гимнастом. И я уже исподволь готовил из них смену тем, кто уйдет, окончив нашу школу. Это не значило, что остальным учащимся я уделял меньше внимания. Я занимался со всеми одинаково, стараясь сделать из них всесторонне физически развитых ребят, будущих фельдшеров, акушерок, медсестер. Но тех, кто выделялся своими физическими данными, я брал на заметку и включал их в гимнастический кружок. Но и остальных, желающих заниматься в кружках, я формировал в кружки и с ними тоже занимался вечерами. Примерно в октябре 1938 года из учащихся вторых и третьих курсов у меня сложилось хорошая группа девушек-гимнасток, девять человек. Из них по фамилиям помню только некоторых: Ира Каллистратова, очень гибкая, пластичная и смелая гимнастка, выполняла наиболее сложные акробатические позиции, Иванова – крупная и сильная дивчина, которая часто ставилась на поддержку других гимнасток, часто работавшая на-пару с Каллистратовой, «унтерменом» — нижним, хотя и уступавшая ей по умению, Федосова, Козлова и другие. В 1938 г. появилось сообщение, что в Москве создано Всесоюзное Общество «Медик». В наш обком профсоюза работников Медсантруд тоже пришло указание создать такое спортивное общество, пришел устав, членские билеты.
Пока обком расшевеливался, я создал у себя первичную организацию спортобщества «Медик», по моей рекомендации председателем совета избрали известную в то время среди медиков спортсменку Екатерину Каге. Позднее, когда создали областной совет ДСО «Медик» Каге избрали председателем этого совета. А мы у себя разработали спортивную форму для членов общества. Ждать из центра поступления ее было безнадежно, мы почитали в уставе, какой должна быть форма и сами девушки сшили себе костюмы: майки и трусы белого цвета, на майке от левого плеча к правой стороне пояса две узкие голубые ленты, на рукавах голубые окантовки, на груди в середине майки эмблема «М» на фоне голубого щитка. Трусы тоже окантованы голубыми лентами. Получилась славная форма, в которой мои девушки выглядели очень симпатично. Да и парням такие майки неплохо шли. С своей девяткой гимнасток я часто выступал на вечерах в ЯФАШ, да и в других коллективах и на ряде городских вечеров. В программе группы были фигурная маршировка на сцене, вольные движения, но главное – акробатические пирамидки. Выступали всегда с успехом, наша группа нравилась зрителям, да другой в городе и не было. Однажды нас пригласили выступить в городском русском театре на новогоднем вечере, 31 декабря 1938 года. Мы потренировались днем немного на сцене театра, пошли домой, по пути увидели фотографию и тут кто-то из девушек предложил зайти и сфотографироваться. Идея понравилась, зашли.
Помещение фотографии было бедненьким, комната небольшая, в одному углу кирпичная печь. Сфотографировались, сначала сидя группой, в середине я, вокруг цветничке моих девушек. А потом решили сфотографировать пирамидки. В комнате было очень тесно, но фотограф кое-как разместил нас и сумел сфотографировать три вида наших пирамидок. Я очень доволен, что эти фотографии у меня сохранились, они стали частью истории физкультуры в Якутии и репродукции их поместили в музее комсомольской и пионерской славы в Якутском дворце пионеров, в альбоме о физкультурном движении Якутии, которое готовится сейчас к изданию республиканским комитетом физкультуры. Составлен альбом доцентом кафедры физкультуры Якутского госуниверситета В. В. Кочневым с моим участием в редактировании. А на новогоднем вечере в театре мы выступили как всегда под гром аплодисментов зрителей, причем перед самым наступлением нового года, примерно в 11 часов 30-40 минут ночи.
Так мы встретили новый, 1939, год. Мы не знали, «что день грядущий нам готовит», что принесет нам этот год, но всякая встреча нового года порождает надежды на лучшее, ожидания чего-то хорошего, радостного. Так и мы все ждали от 1939 г., что он принесет нам «счастье и радости». А между тем обстановка в стране и соответственно в республике, совсем не располагала к таким радужным надеждам. В стране происходило что-то неподдающееся нашему пониманию. Нет, мы не сомневались, что живем мы правильно и все, что делается, все это делается для нашего блага, в интересах строительства социализма. Надо понять настроение людей, видящих и главное слышащих во всех докладах, на собраниях, читающих в газетах о наших величайших достижениях, трудовых победах, героизме советских людей, ставших, как нам думалось подлинными хозяевами страны. Ведь пелось же в песне о Родине: «… человек проходит, как хозяин необъятной Родины своей…», в песне о веселых подругах «… идем, идем, веселые подруги! Страна как мать, зовет и любит нас.» Энтузиазм народа был велик. Социалистическое соревнование, ударничество, стахановское движение по-настоящему поднимали дух людей и благодаря этому совершались настоящие трудовые подвиги. Стаханов, Бусыгин, Мария Демченко и другие – это ведь не дутые фигуры, это настоящие энтузиасты труда. И благодаря этому вокруг все менялось. В стране не хватало жилья, но уже широким фронтом шло строительство новых кварталов, поселков, городов. Их гордо называли соцгородками. В них селили людей, которые испытали в своей время судьбу бедняков и батраков. Строились клубы, кинотеатры, больницы, школы, библиотеки. Магнитогорск, Турксиб, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре… все это было в наших глазах свидетельством рождения нового мира, и мы участвовали в его создании. 1929 год объявили годом великого перелома в экономике. В 1931 году ликвидировали безработицу, в 30-х годах исчезли фигуры богача, нэпмана, частника. В 1935 г. пришел конец карточной системе распределения продуктов, в 1936 г. принята новая Конституция. В 30-х годах восторгались подвигами папанинцев, челюскинцев, полетом Чкалова и его товарищей через Северный полюс, перелетом Осипенко, Расковой и Гризодубовой от Москвы до Дальнего Востока. Восхищались действительно замечательным фильмом «Чапаев», с увлечением смотрели фильм «Ленин в Октябре». Все больше проникали в нашу жизнь радио, появилось звуковое кино, в Москве в 1935 г. пустили первый метрополитен. Все это восторженно воспринималось нами как победы нашего социалистического строя, давало толчок к общему движению вперед, порождало энтузиазм. Но незаметно и все более настойчивее все эти подвиги и достижения стали усилиями определенных кругов связывать с именем Сталина. И если в начале 30-х годов в народе ещё могли возникать шутливые или даже иронические высказывания или частушки, вроде: «Ой, калина, калина, Шесть условий Сталина, Остальные Рыкова и Петра Великого», то со второй половины 30-х годов о таком даже подумать невозможно было. Постепенно именно с конца 20-х и в 30-х годах стала формироваться административно-командная система экономики, сочетавшаяся с энтузиазмом миллионов, с их безграничной верой в идеи Октября, в правоту всего, о чем говорил Сталин. Его слова о том, что чем ближе к социализму тем более будет обостряться классовая борьба на наших глазах подтверждались тем, о чем сообщала печать, радио, доклады на собраниях: массовое вредительство, «шахтинское дело», дело «промпартии», борьба кулаков против советской власти, отсюда необходимость раскулачивания в 1929-31 годах, убийство Кирова в 1934 году, сообщения о заговорах Троцкого и Зиновьева, Бухарина и других, а затем Тухачевского, Егорова, Блюхера и других военачальников. Мы верили во все это тем более, что своими глазами читали в газетах их собственные признания. Мы ни капли не сомневались в том, что все это правда и когда появились сообщения об убийстве Кирова, Горького, жаждали отмщения убийцам. Кто из нас тогда знал страшную истину? А авторитет Сталина с этими разоблачениями все более рос, для миллионов людей Сталин был любимым вождем, любовь была искренняя, ведь мы считали его верным и близким соратником Ленина, он сам испытывал тюрьмы и ссылки и то, что он твердо и беспощадно разоблачал вредителей, врагов народа нам казалось защитой идей марксизма-ленинизма, тем более что он сам во всех выступлениях говорил о своей верности делу Ленина. И ещё более подогрела нашу веру в Сталина, вышедшая в 1938 г. «История ВКП(б). Краткий курс», в которой почти на каждой странице утверждались роль и значение Сталина во всех революционных событиях, во всех наших достижениях. И все-таки, когда после смерти Кирова начались массовые репрессии, когда врагами народа были объявлены видные маршалы-военачальники и особенно когда стали исчезать руководящие, да и многие не высокие по служебному положению и рядовые работники в нашей республике, то в душу стала закрадываться сомнение. Ведь мы хорошо знали своих руководителей, других людей, работавших и живших около нас, ничего противного советской власти они не совершали, вели себя нормально и патриотично и вдруг исчезали, объявлялись врагами народа. А черные тарелки радиогромкоговорителей каждый день твердили нам о идущих в центре процессах – в 1935 г. суду преданы Зиновьев, Каменев, Бакаев, Евдокимов и другие, в 1937 г. – Бухарин, Рыков, Крестинский, Пятаков, Радек, Якир, Тухачевский и другие. И из радиотарелок звучали страшные слова: «белогвардейские пигмеи». «мразь», «изверги», «двурушники», «шпионы», «подонки», «белогвардейские козявки», «ничтожные лакеи фашизма» и другие подобные ругательства. И дрожь пробирала нас, рядом с нами, забирали людей, мы чувствовали, что они невиновны. Однако мы думали, что у нас совершаются ошибки, а в центре все правильно, там, где Сталин, правильно разоблачают настоящих врагов. А об ошибках, допускаемых на местах, Сталин, мол, не знает, ему об этом не сообщают. И мало-по-малу в душу людей стал проникать ужас, все общество стало жить в постоянном страхе, моральная атмосфера стала тяжкой, все стали бояться сказать лишнее слово, так как ширились доносы, клевета, политические оскорбления и заушательство. И наш коллектив ЯФАШ не обошло это бедствие. В 1939 г. среди преподавателей школы появился бурят, кандидат философских наук, фамилию я забыл, помню только, что начиналась на «М», Манасанов, или как по-другому, в общем забыл. Был он в 30-х годах директором научного института в Бурятии, но однажды написал научную работу о Чернышевском, ее признали вредной, а автора арестовали, осудили, послали на Колыму. Он мне много рассказывал о том, как сидел в лагере, плел корзины, работал с лопатой, жил впроголодь. Когда его освободили, ему разрешили преподавать философию, без выезда из г. Якутска. Надо отметить, что людей, имеющих ученое звание, тогда было очень мало, а у нас в ЯФАШ оказалось два кандидата наук- директор Андреев и этот преподаватель. Работая у нас, он написал большое письмо в ЦК ВКП(б), где объяснял свою позицию по отношению Чернышевского, что его неправильно осудили и просил снятия с него обвинения. Это письмо он зачитал мне и попросил перепечатать на пишущей машинке, так как никакой машинистке доверить он его не мог. Я перепечатал, письмо было отправлено и через несколько месяцев пришло положительное решение, этот преподаватель был полностью оправдан и сразу же после открытия навигации выехал к себе в Бурятию. Политэкономику у нас преподавал Борис Кузьмич Борисов. Большой умница, очень культурный и доброжелательный ко всем, но весьма рассеянный. Всю душу вкладывал в преподавание, о себе думал мало. И вот однажды, кажется, в конце 1938 г. или в начале 1939 г. он исчез. Шепотком мы обменивались мнениями, что он арестован, то так и оказалось. Осенью 1939 г. однажды я пошел на квартиру к директору ЯФАШ Рыбникову, а жил он во дворе старой больницы, где била и фельдшерско-акушерская школа. Подхожу к дому, на крыльце бочком сидит оборванный, грязный человек. Подойдя ближе, я увидел, что это Борисов. Поздоровался с ним, он говорит – вот, выпустили, обвинение сняли. Но во что его превратили! Голова у него стала какой-то скособоченной, часто тряслась, одна рука плохо действовала, одно плечо стало ниже другого, ходить стал как-то боком, взгляд стал неуверенным, как-бы скошенным. Видимо к нему применяли такие меры следователи, от которых не поздоровится. Я его спросил, что же он не заходит к директору. Борисов ответил, что стесняется в таком виде, да ещё такой отсидки. Я взял его за руку, сказал, что нечего стесняться, пошли, и завел его к директору. Рыбников был дома и надо сказать, очень тепло встретил Борисова. Тут же подвел его к умывальнику, дал полотенце, Борисов помылся, посвежел. Рыбников усадил его за стол, накормил. В следующие дни Борисова снова оформили преподавателем политэкономии, и он продолжал работать. Но о том, что с ним было, где он был, Борисов никогда не рассказывал. Думаю, что он был предупрежден в соответствующих органах о необходимости помалкивать. Как водится, я и в ЯФАШ вел большую общественную работу, не считая кружков физкультуры. Парторганизация утвердила меня редактором стенгазеты, хотя и был ещё беспартийным, постоянно руководил комиссиями по проведению всех вечеров самодеятельности, торжественных вечеров, был пропагандистом в кружке истории ВКП(б), выступал с лекциями по истории партии, по физкультуре. С большим интересом мы с нашей редакцией выпускали стенгазету. Студенты активно участвовали в ней, мы старались делать ее живой, критической, с разделом юмора. Богатую газету мы выпустили под новый 1940 год. Сделали длинную деревянную раму со стеклом. Стенгазету поместили в эту раму, внутри рамы, под деревянными рейками, протянули гирлянду электрических лампочек, так, чтобы она окаймляла стенгазету, сама будучи невидима. По верхнему краю рамы подклеили вату, как бы со всех сторон. Получилось очень эффектно. А поскольку содержание статей и рисунки были веселыми, да к тому же был забавный раздел «Советы Робинзона Кукурузы», так для юмора переделали Крузо, то газета всем весьма понравилась.
Среди преподавателей самыми молодыми были я и врач Надежда Ковалевская. В феврале 1939 г. мы с ней вступили в комсомол, нас обсуждали вместе на одном комсомольском собрании. Чувствовали мы себя как-то не очень ловко, так как комсомольцами были только студенты и они обсуждали нас, задавали вопросы, решали, принять нас или нет в комсомол. Но приняты мы были единогласно. В декабре 1939 г. я сделал следующий шаг – вступил в кандидаты в члены ВКП(б). Горячим для меня было лето 1939 года. Весной меня пригласили в горком ВЛКСМ и утвердили начальником городского пионерского лагеря. Это был самый большой лагерь в республике и тогда единственный лагерь в городе Якутске. С 15 июня по 15 августа в две смены в нем отдыхало более 800 детей. Под пионерский лагерь отвели бывший военный городок дивизиона ОГПУ (НКВД), расположенный в удобном месте, примерно в 3-4 километрах по Покровскому тракту, левее от него, если ехать из г. Якутска. в лагере двумя рядами стояли легкие лагеря была большая поляна, дорожки. Трудно мне пришлось. Прежде всего потому что я никогда не работал в пионерлагере, плохо знал, как там организовывать работу. Кое-что вспомнилось из того, что было в нашем первом пионерском лагере в 1924-1925 годах. Но время теперь было иное, дети были гораздо грамотнее, требовательнее. Во-вторых, организаторы лагеря – горком ВЛКСМ, ГорОНО, горком профсоюза, совершенно не оказали помощь, вместо восьми воспитателей мне дали лишь двух, газет своевременно не выписывали, не было ни одной шахматной доски, в библиотеке лагеря было лишь около 500 книг, старых, затрепанных. И в этих условиях меня вдруг назначили начальником лагеря, перед самым его открытием. Если бы пораньше хотя бы за месяц, то я бы кое-что подготовил, а тут пришел к разбитому корыту. Но пришлось выкручиваться. Вообще справились мы неплохо с обеими менами. Но поволноваться пришлось основательно, ведь в первой смене детей было, например, 406, а дети есть дети, весьма неуправляемая публика, они частенько ставили нас в затруднительное положение.
Например, однажды днем я выхожу на площадь лагеря, смотрю, а вся площадь кишит сражающимися пионерами. Где-то нашли толстую проволоку, нарубили на куски, сделали из них подобие рапир и стали фехтовать. Тут выбежали и воспитатели. Мы в ужас пришли, ведь могли выколоть друг другу глаза. Кое-как утихомирили развоевавшуюся братву, заставили сдать нам свое «оружие», все обошлось, к счастью, благополучно. Были и другие происшествия. Особенно тяжкими были два случая с поварами. Я нашел очень хорошую семейную пару, пожилых мужа и жену, оба мастера поварского дела. Они замечательно и разнообразно готовили пищу, часто радовали пионеров пирожными, другими вкусными сладкими блюдами. Но кухня была летней, примитивной. Для того, чтобы поднять большой тяжелый котел, объемом ведер на пять, приходилось сначала подняться на деревянную скамью поднимали горячий котел за металлические ушки, спускались с ним и ставили на пол. Однажды повар в обед опустил с печи котел с готовым наваристым супом и поставил его около скамьи. Потом поднялся за вторым котлом, поднял его и ступил, не глядя назад на пол. Но одной ногой угодил прямо в котел с кипящим супом, стоящий на полу. Нога обварилась по самое колено. Вызвали скорую помощь, увезли в больницу. Было страшно неприятно и жаль его. Вместо него главным поваром стала его жена. И надо же было такому случиться, что через два дня, она буквально также, ступила ногой в кипящий котел. Это было уже не просто неприятно, это было чрезвычайное происшествие. Правда, разобравшись, проверочная комиссия не признала мою вину, это была оплошность самих поваров. Однако мне от этого было не легче. Я часто посещал их в больнице, высказал свое сожаление. Они оба старались меня успокоить, «ведь мы сами виноваты» — говорили оба. Но на душе у меня, конечно, остался тяжкий осадок, жаль было их, они оба были очень славными людьми, смирными, работящими, честными. А пионеров то надо было кормить. Пришлось мне искать нового повара. Нашел, надо сказать, тоже хорошего, молодого грузина, по фамилии Джаши, он оказался тоже мастером своего дела и доработал до конца сезона, до закрытия лагеря. С начала нового учебного года, с 1 сентября 1939 г. я кроме физкультуры стал преподавать историю ВКП(б) и историю СССР. Нагрузка стала огромной, иногда по 14 уроков в день, да к тому же ещё вел большую общественную работу: кружки физкультуры – женский и мужской, проводил занятия по политучебе, руководил стенгазетой, был постоянным руководителем комиссий по проведению различных праздничных вечеров и т.д. Но энергии во мне было много, справлялся, и в этой «буче, живой, кипучей», чувствовал себя как рыба в воде. Мне нравилась такая живая, суматошная жизнь. В 1939 г. при ЯФАШ была создана двухгодичная школа медицинских сестер (ШМС). 17 января 1940 года меня назначили заведующим учебной частью ШМС, а с июня 1940 г. и временно исполняющим обязанности завуча всей ЯФАШ. В декабре 1939 г. разразилась война с Финляндией. Под влиянием постоянной пропаганда в стране о том, что «врагу не гулять по республике нашей», что врага мы будем бить не только на его земле, на нашу землю даже вступить не дадим, мы все считали, что маленькую Финляндию мы «шапками закидаем». Но время шло, наши войска не продвигались вперед, застряв на «линии Маннергейма». И тут, насколько помнится, в январе 1940 года, в комсомоле появился призыв идти добровольцами на фронт. Наш комитет комсомола собрал митинг студентов-парней, комсомольцев, на котором мне поручили выступить с обращением к ним идти на фронт добровольцами. Многие студенты откликнулись и пошли в обком ВЛКСМ, где шел отбор желающих пойти на фронт. Пошел в обком и я. Принимала добровольцев секретарь обкома комсомола Марианна Алексеевна Чудинова. В приемной было человека три-четыре. Когда подошла моя очередь, я вошел, Чудинова пригласила меня сесть. И состоялся разговор, который я хорошо запомнил, хотя и не дословно, так как речь шла все же о фронте:
— Марианна Алексеевна: Вы комсомолец?
— Я – Да, комсомолец и кандидат в члены ВКП/б/.
— М.А. – Почему желаете пойти на фронт?
— Я – Так это же долг каждого.
— М.А. – Кем работаете?
— Я – Завучем школы медицинских сестер.
— М.А. – А как вы считаете, ваша работа нужна государству?
— Я удивился такому вопросу и ответил: ну, раз существует школа медицинских сестер, конечно, необходимо и руководство ею, в том числе ее учебной частью.
— М.А. – Так вот учтите: найти желающих идти на фронт нам не трудно, а вот завуча такой специализированной школы, как школа медсестер, труднее. Поэтому идите и работайте, а появится необходимость, мы вас вызовем.
Так я ушел не солоно хлебавши. В марте 1940 года финляндская война закончилась и меня так и не вызвали. К осени 1940 года в ЯФАШ подобрали заведующую учебной частью Широкову. Очень подвижная, живая и с большим чувством юмора уже в солидной возрасте, она явилась хорошим организатором учительского коллектива. Она уже давно работала преподавательницей биологии. Я с удовольствием сдал ей дела ЯФАШ, так как вести учебные части двух учебных заведений было очень нелегко, тем более что штатных преподавателей и в ЯФАШ, и в ШМС было мало. В школе медицинских сестер, например, была лишь одна штатная единица кроме директора и завуча. Основная масса преподавателей в обеих школах были совместители, врачи городских больниц, работники Наркомздрава, горздрава. Врачи были старые, опытные, известные не только в городе, но и по всей республике. Например, Таубер, Трубицина, Даурова, Семенов, Андреев и другие. Работая завучем, я продолжал преподавать физкультуру, историю ВКП(б) и СССР, вел политкружок по истории ВКП/б/. Историю партии и на уроках, и в политкружках, как и по всей стране, изучали по учебнику «История ВКП(б). Краткий курс», как тогда утверждали, написанную Сталиным. Главными дополнительными материалами были тоже в основном Сталинские работы: «Вопросы ленинизма», его доклады на съездах, конференциях. К учебнику «История ВКП(б). Краткий курс» мне приходилось так часто обращаться, что я даже не только по страницам, но даже по многим абзацам знал не только на память его содержание, помнил, на какой странице, в каком абзаце что написано. Но интересно, что во всех политкружках изучение этого «Курса» обычно завершалась на IV главе, где говорилось о диалектическом и историческом материализме. Три главы за учебный год проходили благополучно, на четвертой главе все спотыкались, она давалась всем очень трудно. Между тем все лекторы и пропагандисты подчеркивали, что эта глава написана полностью лично Сталиным и на, мол, очень легко написана и доступна для каждого. Но, вот, не получалось. А с нового учебного года формировались новые политкружки, причем в них входили те же слушатели, однако считалось, что кружок новый и все начиналось с начала, с первой главы. И опять до четвертой! В 1940 г. осенью мои уроки по истории СССР посетил инструктор отдела пропаганды обкома ВКП(б). побыл на одном занятии и здесь я попался. Я уже писал выше в какое время мы тогда жили. Кругом шли аресты, осуждения, в феврале 1939 г. арестовали и первого секретаря обкома партии Певзняка. Повсюду всем мерещились враги народа, каждое нетрафаретное слово, мысль, могли быть восприняты как враждебные марксизму-ленинизму. И меня на урок истории подвели Ермак и Чапаев. В начале урока я провел опрос учащихся /не помню на каком курсе ЯФАШ это было, по предыдущей теме, по гражданской войне. Одну из учениц я спросил о Чапаеве, о его гибели. Она не смогла ответить, стояла, молчала. Я решил навести ее на ответ, напомнив примерно так: «Помните мы изучали тему о завоевании Сибири, о гибели Ермака? Как он погиб, есть ли что похожее на гибель Чапаева». Кое-как вытянул из нее ответ. А затем стал рассказывать содержание следующей темы. После окончания урока представитель обкома партии провел со мной беседу: «Вы очень интересно, живым языком изложили содержание урока, понятно и доступно ученикам. Тут к вам претензий нет, можно только одобрить. Но как же вы могли сравнивать Чапаева с Ермаком? Чапаев – это революционный боец, погиб за идеи коммунизма, а Ермак – захватчик, вел завоевательные войны против народов Сибири в интересах царя. Такое сравнение недопустимо, противоречит марксистско-ленинскому учению». Через несколько дней он пригласил меня в обком ВКП/б/, снова беседовал, целый экзамен мне устроил. Но мое счастье, что оказался он человеком не злым, наоборот, благожелательным, объективным. Он предупредил меня, что лучше, во избежание неприятностей, мне отказаться от преподавания истории. Я учел это и на следующий день подал заявление директору ЯФАШ Рыбникову об освобождении меня от преподавания не только истории СССР, но и истории ВКП(б). С 1 февраля 1941 г. меня освободили от этих уроков и мое дело закончилось тем, что во время обсуждения на бюро обкома партии итогов проверки мои уроки квалифицировали как неграмотные, что я допускаю ошибки в преподавании истории СССР, никаких оргвыводов по отношению ко мне не применили. Видимо в докладе проверявшего сообщено было, что я уже не преподаю эти предметы. В семье моей в 1940 году произошли некоторые изменения. Весной 1940 г. у нас родился второй сын, но очень слабенький здоровьем. А с женой Клавдией у нас появился разлад, обоим стало трудно жить вместе. Пришли к выводу, что надо разойтись. Клавдия договорилась в Наркомздраве о направлении ее на работу в Вилюйский район. Оформилась к осени 1940 г. и в октябре того же года я нанял лошадь с тем, чтобы отвезти ее с двумя сыновьями на речную пристань. Пока ехали пошел снег, ветер, стало сильно холодно, мне стало жаль ребятишек, и я повернул телегу обратно. Так мы снова попытались устроить совместную жизнь. Но это оказалось ошибкой, склеить старые трещины не удалось. Изменились и условия моей работы. Должность преподавателя физкультуры в ЯФАШ сократили, в школе медицинских сестер должность завуча была возложена на завуча ЯФАШ, а с весны 1941 г. вообще было намечено ликвидировать школу медсестер. Так я оказался без работы. Директор ЯФАШ Рыбников предложил мне пока поработать заведующим библиотекой школы, до выяснения вопроса о восстановлении должности преподавателя физкультуры. И я с 3 апреля 1941 г. занялся библиотекой ЯФАШ. Семейные нелады угнетали, лишь в училище, в окружении студентов и преподавателей, я чувствовал себя легко и просто. И естественно это привело к тому, что постепенно у меня установились дружеские отношения с одной из студенток школы медсестер. Как результат 30 апреля 1941 года мы с Марией Клепиковой решили пожениться. В мае 1941 г. в школе медсестер завершился курс обучения и должно было пройти распределение выпускников по районам. Мы с Марией решили, что ей надо выбрать один из отдаленных районов, чтобы пресечь сразу всякие непосредственные связи с моей первой женой во избежание лишних конфликтов. Когда Марии предложили Абыйский район она сразу согласилась на это предложение. А я после этого в двадцатых числах мая отправился в Республиканский комитет физкультуры и попросил направить меня на работу преподавателем физкультуры в школы Абыйского района. В комитете обрадовались, сообщили, что в этом районе крайне неудовлетворительно работает председатель районного комитета физкультуры и предложили мне эту должность. Я согласился. Мы стали понемногу собираться. Но выехать в Абыйский район оказалось не просто. Самолеты в то время туда из Якутска не летали. Можно было добраться или зимним путем на оленях и лошадях за полтора-два месяца, имея теплую зимнюю одежду или ехать через Владивосток морским путем через Берингов пролив и Ледовитым океаном, на что, как мне говорили, потребуется месяцев пять-шесть. Был еще один путь – плыть так называемым речным караваном рекой Леной до Тикси и дальше морским путем до устья реки Индигирки. Последний путь был самым приемлемым. Но караван обычно отправлялся лишь в конце июля, один раз в лето, поэтому пришлось ждать. Я понемногу собирался, прежней семье оставил все имущество, взял только личные вещи в одном чемодане и четыре ящика наиболее интересных для меня книг. Время шло и вот подошло роковое 22 июня 1941 года. Война! С тяжким сердцем мы слушали выступление по радио Молотова о «внезапном и вероломном» нападении Германии. Но мы не были особенно встревожены. Ведь во всех статьях, докладах, речах, книгах, песнях нас убеждали, что наша армия могуча и непобедима, что врага мы будем бить на его земле. Однако день за днем, к нашему недоумению, радио извещало нас, что мы сдаем одни города за другими, враг занимает все большую территорию нашей страны. И мы все чаще приходили к мысли, что война не будет легкой и скоро не завершится. Во всей республике началась мобилизация в армию, колонна за колонной шли мобилизованные наречную пристань и пароходами отправлялись в Иркутск, оттуда в Читу на распределение. Я тоже со дня на день ждал повестку, но ее почему-то не было. А мне надо было решать, как быть, ведь в конце июля отправлялся караван судов в низовья Лены. И вот где-то в середине июля я пошел в военкомат, чтобы выяснить свое положение. В военкомате меня направили к одному из начальников отдела. Я ему рассказала, что почему-то мне нет повестки в армию, а у меня предстоит выезд в Абыйский район. Он переспросил, в какой район и на какую работу. Я объяснил. Тогда он попросил у меня военный билет, просмотрел его, попросил в коридоре подождать, а сам пошел к облвоенкому. Минут через 15 выходит оттуда, приглашает меня и заявляет: пишу не дословно, на память: «Для военкомата ваш выезд в Абыйский район очень кстати. На Севере у нас плохо с учетом военнообязанных и их военной подготовкой. Военкоматов там нет, учет вести некому, а обучение тем более. У вас в военном билете записано что вы ограниченно годный, то есть, годны в очках, так что в армию в лучшем случае пойдете политруком. А на Севере вы можете принести большую пользу фронту. Поезжайте, а мы вам поручаем организовать в Абыйском районе соответствующую работу, военную работу с военнообязанными.» Я ответил, что мне как-то неудобно, все едут на фронт, а я не еду. Он мне ответил, что фронт без тыла не может существовать, кому-то надо и в тылу работать, к тому же мобилизованные не все поедут на фронт, многие якутяне останутся на Дальнем Востоке охранять восточные границы. После такого разговора мне ничего не оставалось, как ехать в район. 21 июля 1941 года Республиканский комитет физкультуры издал приказ о назначении меня председателем Абыйского районного комитета физкультуры и спорта с 26 июля 1941 года.
Продолжение следует…
В тексте максимально сохранены стиль и пунктуация автора.