Евгений Суровецкий: Обыкновенная жизнь в необыкновенном веке. Продолжение

Рубрика «Люди нашего города»

Вид Якутска с колокольни Преображенской церкви. Открытка начала XX века.

Музей истории города Якутска при поддержке SakhaLife.ru и любезном согласии Ульяны Аскольдовны Суровецкой продолжает публикацию рукописи уроженца г. Якутска Е.К. Суровецкого. Евгений Кузьмич жил в XX веке, необыкновенном, бурном, он стал свидетелем и участником эпохальных изменений в Якутске и в стране в целом: разрушался старый мир и строился новый. Суровецкий писал впоследствии, в глубоко почтенном возрасте: «Уж слишком необычны были эти события, как сказка, как фантастика в нынешнем видении». Е.К. Суровецкий (1913-2000) — почетный гражданин города Якутск, один из организаторов профсоюзного и физкультурного движения в Якутии, первый председатель Совета клуба старожилов г. Якутска, возглавлял Якутский республиканский совет ветеранов спорта, заслуженный работник народного хозяйства ЯАССР, кавалер ордена «Знак Почета».

Предыдущую публикацию читайте:

Был у нас тогда один хорошо знакомый китаец, мы его звали «дядя Миша» — и взрослые, и дети — а между собой иногда «дядя Миша-китаец». Он стал, по существу, другом нашей семьи, во всём помогал нам, отличался большим дружелюбием, добротой. А был очень трудолюбив и умелец на все руки. Летом разводил свой огородик, на котором весной, присев на корточки, целый день, не вставая, перетирал вскопанную землю руками, земля становилась лёгкой, пушистой, делал в ней луночки, вносил удобрение (навоз), высаживал рассаду или семена. И затем всё лето тщательно ухаживал за огородиком. Умел дядя Миша хорошо готовить пищу, стряпать всякое печенье, пампушки, блюда из рыбы, другие блюда. Бывало, приготовит и зовёт: «Либа, либа, кусаям!» То есть, рыбу, рыбу кушать, ведь в китайском языке нет буквы «р».

Когда он заболевал, то лечился своими, китайскими методами. Так, однажды дядя Миша чем-то заболел, видимо, простудился. И вот он разделся до пояса, улёгся на спину на деревянную скамейку, стоявшую за русской печью, и начал в знаемых только ему определённых точках тела, на груди, боках, предплечьях, защипывать пальцами кожу и выкручивать её до крови. Стонет и выщипывает. Постепенно всё тело покрылось кровавыми точками. Это так на меня подействовало, что я на всю жизнь запомнил эту картину: лежит дядя Миша, весь в красных пятнах и стонет, стонет. Но, видимо, всё же вылечился, так как в последующие дни он по-прежнему был на ногах, работал.

Женат он был на русской женщине по имени Наталья. Вздорная была женщина и неразборчива с мужчинами. И тут я однажды понял, что дядя Миша мог быть и очень свирепым, жестоким. Я видел однажды, как он, очевидно узнав что-то о Наталье, схватив нож, гонялся за ней вокруг стола, она кричала от страха, а у него глаза налились от злости кровью, стали совсем красными. Таких случаев я больше не помню, и эта, по-видимому, закончилась миром, потому что в дальнейшем они продолжали жить вместе.

Однако Наталья все же допекла дядю Мишу. Была у них корова. И вот, когда в зиму 1921-1922 года Якутск оказался в белобандитском окружении, у них кончилось сено для коровы. А в городе голод, кормить больше нечем. Оставалось только прирезать корову. Но Наталья потребовала от дяди Миши, чтобы он отправился за город и раздобыл там сена. Как ни увещевал её дядя Миша, она была непреклонна. Он отправился и не вернулся. Только весной его тело нашли, всё исколотое штыками или ножами, на лбу вырезана звезда, на спине вырезаны полосы кожи. Так он погиб от рук белогвардейцев.

В январе 1922 года в г. Якутске создали части особого назначения (ЧСК), провели мобилизацию в Красную Армию. Стал чоновцем и наш отец Кузьма Суровецкий, даже командиром одного из подразделений. Среди красноармейцев было два хорошо знакомых мне бойца — Дмитрий Синицын и Александр Лисицын. Они были комсомольцами, я мальчонком, шёл мне десятый годок, но я часто был с ними, они по-дружески беседовали и играли со мной, ведь и было то им всего по 19-20 лет, не больше.

Похороны красных бойцов, погибших при освобождении Амги. Апрель 1922 г.

В январе 1922 года Митя Синицин погиб вместе с несколькими другими бойцами, попав в белогвардейскую засаду где-то за селом Майя, на Амгинском тракте. Погиб в этом бою и один из братьев матери М. Кац. Дмитрий Синицын захоронен на площади Марата, где сейчас горит вечный огонь (у зелёного рынка). Вскоре в боях с пепеляевцами погиб и Саша Лисицын. Но помнится, что кроме похорон на площади Марата я присутствовал на других похоронах, которые происходили у забора отгораживающего Якутский собор от площади, где находилась сторожевая башня казацкого острога (как её ещё называли — башня Дыгына), то есть за нынешним Якутским музыкальным театром. Была вырыта братская могила, в неё опустили гробы, выстроенное около могилы отделение бойцов-красногвардейцев, подняв винтовки, отдало последние почести героям гражданской войны тремя залпами. Хорошо было бы горисполкому вместе с республиканским музеем провести в этом месте раскопки, может моя память не ошибается. Если так, то в этом месте захоронен и А. Лисицын и другие красногвардейцы.

Весной 1922 года осадное положение в городе было снято. Летом мать сняла дачу на Сергеляхе. Находилась она на берегу центрального большого Сергеляхского озера, с левой стороны, если идти от города. Домик был маленький, но с верандой, сбоку росла чудесная развесистая черёмуха. Внизу на берегу был устроен мостик, с которого я ловил рыбу, гальянов, по-якутски «мунду». Здесь же брали воду для домашних нужд, для питья, стирки, поливки огородика. Озеро в то время было чистым и мы с удовольствием жарили и поедали выловленную мною рыбу. А ловил я её сотнями штук за один вечер. Это было хорошим подспорьем, поскольку жилось тогда нам голодно. Зарплата у мамы была мизерная, в городе дороговизна, мы часто кормились хлебцами или оладьями из отрубей. Это круглые части зёрен оставшиеся в сите при просеивании муки. Обычно их использовали на приготовление корма для свиней, коров, замешивая в кипятке. Маме иногда удавалось достать таких отрубей и испечь из них хлеб, или поджарить на каком-то машинном масле оладьи, которыми мы с удовольствием лакомились.

Сергелях. Эта часовенка стояла у въезда на Сергелях (где теперь остановка автобусов №7 и 10). В 60-х годах рядом с ней построили нынешний магазин, часовенку позднее снесли. Сфотографировано мною в 70-х годах (аннотация Е.К Суровецкого).

И жили мы весело, не тужили, хотя иногда основательно подводило животы. Дач на Сергеляхе было мало, кругом рощи, зелень. На другой стороне озера вообще была дикая тайга, куда мы часто ходили за ягодами, грибами. Собирали голубицу, бруснику, шикшу (черная, водянистая ягода, с сладким соком), ранним летом росла красная смородина (кислица), осенью — чёрная смородина.

С одной стороны озеро было мелким, здесь водовозы въезжали в озеро и набирали воду. Мы здесь часто купались. Однажды мы шли из города: я, мама, сестрёнка Тома, ей было годика три и Зоя. Когда дошли до озера, Тома побежала вперёд, забежала далеко в озеро и скрылась под водой. Плавать она, конечно же, не умела. Мы все перепугались, но я бросился в воду и вытащил её на берег, передав перепуганной маме.

Великолепная большая сосновая роща росла у Стреловской дачи, принадлежавшей купцу Стрелову (там, где сейчас остановка автобуса №2, конечная). Высокие, крепкие многовековые сосны, воздух напоен ароматным запахом сосны, на земле мягкий ковёр старой опавшей хвои, солнечные лучи не проникают сквозь густые кроны деревьев, тень, тишина, благодать. Теперь рощу варварски уничтожили, там уцелела лишь одна сосна, в осиротелом одиночестве напоминающая о прошлом. Сама дача с двумя её этажами чудом сохранилась, в ней теперь размещается какое-то учреждение.

Бывшая дача Е.Д. Стрелова. Снимок 1990-х годов.

Ближе к городу, за дачной церковушкой, где теперь размещается продуктовый магазин, находились дачи, в которых жили Медницкие и Королевы. Мы часто встречались, я играл с Данькой, сыном Медницких и Витькой, сыном Королева. Недалеко на лужайке за лесом было небольшое круглое озерко, но достаточно глубокое. Мы часто плавали по нему на досках. Однако заплывать на середину озера побаивались. Однажды Витька, бывший постарше нас, все же отважился, выплыл на середину, а доска перевернулась и он ушёл на дно, плавать не умел. Мы с Данькой обмерли от испуга, забегали по берегу, не зная, чем помочь. И тут вдруг из воды показалась голова Виктора, он, шатаясь, весь в тине, выходит на берег и глубоко вдыхая воздух, без слов падает на землю. Долго не мог прийти в себя и подняться. После этого мы были ещё осторожнее. Но дома об этом случае не рассказали.

В августе ночи стали темными. Мы любили лёжа в постели рассказывать друг другу сказки, да пострашнее. Ложились рано, ведь освещаться было нечем. Керосиновой лампы не было, а если бы была, то керосин достать было невозможно. Недаром ходила песенка: «Папенька и маменька, дочка и сын, бегают по лавочкам, ищут керосин». Трудно было достать и свечи. Поэтому чаще всего вечерами освещались лучиной, дымящей, чадной, под ней ставили плошку с водой, для опадающих угольков. Вместо спичек многие пользовались кресалом, высекая искры на сухой трут.

Мама тоже часто подсаживалась к нашим кроватям и рассказывала сказки или читала что-нибудь. Страшные сказки, западая в сознание, частенько снились нам. Однажды, например, когда я спал, одеяло стало сползать с меня, а мнe привиделось, что это сказочный черт тянет его и я закричал во весь голос: «Мама, чорт одеяло тянет!».

В начале марта 1922 года в Якутск прибыл Второй Северный отряд Нестора Каландарашвили. Сам Каландарашвили и его штаб погибли от рук белобандитов, устроивших засаду в Техтюре. Но разведку бандиты пропустили, чтобы не выдать своё присутствие. В этой разведке был боец Максим Федорович Дьяченко. Он затем воевал с Иваном Стродом, Kyрашовым, знал Байкалова. В отряде Строда Дьяченко занимал должность орудийного техника.

Участвовал Максим Дьяченко в боях в Тулагинцах, Кильдемцах и других местах. Рассказывал о боях не часто, но эпизодов острых у него было много. Например, он рассказывал, как однажды белобандиты окружили их, несколько бойцов, в юрте. Были у них винтовки и пулемёт «Максим». Они несколько дней отбивались, уже потеряли надежду на спасение, патроны кончались, пищи не было, но на счастье подоспела помощь и выручила.

В одном из летних боев Максим Дьяченко был ранен и попал в Якутскую больницу. Здесь и познакомились красногвардеец Максим Дьяченко и сестра милосердия Елена Суровецкая и вскоре связали свою судьбу навсегда. Это был, по-моему, осенью 1922 года. Жили Максим (мы дети от Козьмы Суровецкого никогда не звали его отцом, хотя очень уважали и любили его) и мама на зависть всем так дружно, что до самой кончины своей никогда не ссорились. Конечно, были мелкие размолвки, но до ссор дело никогда не доходило. Максим просто боготворил маму.

Мать – Елена Николаевна Суровецкая (Дьяченко) в пятидесятые годы.

Отчим – Максим Федорович Дьяченко, снимок конца сороковых годов.

Осенью 1922 года я пошёл в школу, в первый класс. Мама уговорила учителей принять в школу и сестрёнку мою Зою, хотя по возрасту она ещё не подходила. Мне было девять лет, Зоя младше меня на полтора годика, значит ей было семь с половиной лет. А в школу принимали с восьми лет. Росточком Зоя была маленькая, но очень хорошенькая. Учителя с ней как с куколкой возились, часто на руках носили.

Школа находилась рядом с нашим домом, на улице Большой, в доме Атласова, туда мы бегали сами. Да и вообще, надо сказать, мы не были «маменькими» детьми, бегали повсюду, никто за нами не следил, не присматривал, вели мы себя совершенно самостоятельно, хотя в тоже время во всём слушались старших, если они что-нибудь указывали, приказывали, помогали в семье, чем могли.

В нашем дворе находился большой и высокий бревенчатый амбар, прямо посредине двора. На двери висел большой замок. Что было в нем, мы не знали, окон не было, только вверху, под самой крышей были узкие продушины. И владелец не объявлялся. И вот однажды мы, мальчишки, летом, каким-то образом проникли в него. Он оказался снизу доверху, до самого потолка, набитым книгами одного содержания — о трёхсотлетии дома Романовых, ведь в 19I3 году исполнилось ровно 300 лет царскому дому, первый царь которого Михаил Федорович Романов был провозглашён царём в марте 1613 года. Большого формата книга была издана роскошно, на блестящей веленевой бумаге, с красочными рисунками. Мы повытащили из амбара много книг, благо хозяина уже не было (хозяином, видимо, был купец Атласов). Много книг разбросали во дворе. Но вскоре об этих книгах узнали революционные власти города и книги из амбара исчезли. Скорей всего их сожгли. Жаль мне, что мы не сохранили ни одной книги для интереса.

В октябре 1922 года началась авантюра генерала Пепеляева, который при поддержке японской военщины, русских купцов и якутских тойонов попытался совершить военный захват Якутии. Борьба с ним шла всю зиму. Только летом 1923 года был завершён разгром пепеляевщины и поднявшейся в связи с ней волны бандитизма. Где-то в эти годы среди наших знакомых помнятся Григорий Нога, активный участник гражданской войны, командир Адамский, тоже участник войны, ходивший всегда в шинели, Владимир Николаев, тоже принимавший участие в боях, работавший позднее фотографом.

К этому времени мы снова переменили квартиру, жили в доме, принадлежавшем Филипповым. Одну половину занимала большая семья Филипповых, в другой, с самостоятельным входом, расположилась наша семья. Дом наш выходил углом на две улицы, одна стена дома смотрелась на улицу, которая ныне называется улицей Ярославского, другая стена — на нынешнюю улицу Октябрьскую. На другой стороне улицы Ярославской размещались здания пожарной команды, высилась пожарная вышка-колокольня с набатным колоколом, в который звонили на весь город во время пожаров, часто случавшихся в городе. Дежурный по колокольне каждый час отбивал в колокол часы.

Домик Никоновых, находился в одном дворе с домом Филипповых, в котором жила наша семья в начале 20-х годов. Сын дьячка Никонова Володя был вожатым нашего первого пионерского отряда им. Спартака в 1924-26 годах (аннотация Е.К Суровецкого).

В другом конце обширного двора стоял дом Никоновых, с выходом одной стеной на улицу ныне Октябрьскую. Здесь жила большая семья церковного, кажется, дьячка: отец, мать, четверо или пятеро дочерей и сын Володя, комсомолец, ставший позднее вожатым нашего первого в городе пионерского отряда имени Спартака. Все в семье рыжие, боевые. Домик небольшой, с высоким крыльцом, выходящим во двор, слева от него ворота на улицу, ныне Октябрьскую.

На третьей, внутренней стороне двора, а двор был большой, находились всякие сараи, амбары, некоторые с мансардами, в них нагромождена беспорядочно разная старая мебель: шкапы, стулья, деревянные кровати и другая дребедень, всё торчком, навалом. Для нас, ребятишек, это была чудесная арена для игр в казаки-разбойники, всяких сыщиков, типа Ната Пинкертона, в Тарзана и другие игры, прятки, красные и белые, в общем, в духе боевого времени гражданской войны. Играли, конечно, в лапту, прямо на улице, а не во дворе, благо движение пешеходов на улице было очень редким, а транспорта вообще почти никакого, изредка протарахтит телега извозчика и всё. Любили играть в городки, бабки, делая из самых больших бабок свинчатки. В донышке бабки высверливали отверстие и внутрь бабки до самого верха заливали расплавленный свинец. Такой увесистой свинчаткой-битком при навыке уверенно сбивали по несколько бабок за один бросок. Из куска кожи с шерстью вырезали лохматые кусочки, пришивали к середине кусочек свинца с той стороны, где не было шерсти. Это называлось зоской. Такую зоску подбрасывали рукой в воздух, а затем отбивали согнутой в колене ногой снова в воздух. Побеждал тот, кто больше раз, не уронив, отбивал зоску.

Здание городской пожарной команды. Снимок до 1917 года.

Мы, мальчишки, завязали знакомство с пожарниками, дежурившими в пожарке, напротив нашего дома. С их разрешения часто забирались на пожарную каланчу, с которой был виден весь наш небольшой городок. Каланча, высокая, тонкая, при ветре сильно раскачивалась и стоять на верху её было жутковато, интересно, дух захватывало с непривычки к высоте. В городе часто случались пожары, иногда превращавшиеся в настоящее бедствие. Во время одного из пожаров в двадцатых годах сгорела деревянная церковь, около нынешнего зелёного рынка. Здесь, на берегу реки, у луга, стояли две большие церкви, одна каменная, другая деревянная. После пожара осталась одна, каменная, у площади Марата. Её нижняя часть сохранилась до сего времени, там до недавних пор размещалась детская библиотека. Другой пожар охватил почти полгорода, в том числе единственную в городе аптеку. Много бед и горя принёс тот пожар. Но дома быстро вновь росли на месте пожарищ, жить-то ведь надо было где-то.

Напротив нашего дома по другой улице, ныне Октябрьской, находился чей-то большой огород, загороженный сплошным забором. В нем росли репа, морковь, огурцы, капуста, картофель, лук. Мы совершали осенью частые набеги на огород, не всегда благополучно. У меня был приятель по фамилии Никулин. Мы с ним забрались однажды в огород, набили карманы овощами и в это время хозяин подкараулил нас. Мы, сломя голову, побежали к забору, я успел перемахнуть через него, а Никулин споткнулся и упал. Ох, и досталось же ему от хозяина, да ещё и от родителей, которым пожаловался владелец огорода. Но ничто не могло удержать нас, набеги продолжались и чаще всего без потерь.

Были у нас и другие, не совсем добропорядочные проказы. Например, мы свёртывали фунтиком бумагу, наполняли его всякой дрянью и подкладывали на тротуар, как будто-бы кто-то утерял. Прохожих было мало, но вот кто-то показался. Увидел фунтик, постоял, осмотрелся, поднял, а мы, замирая от ожидания потехи, следили в щёлочки за забором. Раскрыв фунтик, прохожий брезгливо бросал его и начинал ругать на чем свет стоит хулиганов. А мы потешались потихоньку, боясь обнаружить себя.

Надо откровенно признать, во время гражданской войны существовала националистическая вражда между некоторыми слоями русских и якутов, подогревавшаяся враждебными Советской власти бывшими богатеями и белогвардейцами. Немало ведь было и в городе, и в районах бывших полицейских, бывших пользовавшихся большими привилегиями крупных служащих царских и частных учреждений, да и просто утерявших своё богатство во время революции купцов, тойонов и т.д.

Это отражалось и на отношениях между детьми, подростками. Якутские ребята создавали свои шайки для избиения русских ребят, русские ребята — свои шайки. В двадцатых годах широко была известна среди якутских подростков шайка Копырина, а среди русских подростков шайка Филиппова, одного из сыновей владельца дома, в котором мы жили. Я тоже принадлежал к этой шайке, хотя был ещё совсем малышем. Когда Филиппов строил нас в шеренгу, я всегда стоял в самом конце её. Но парнем я был свойским и не мог отстать от ребят своего двора. Был свой отряд и у детдомовских ребят.

Драки происходили нечасто, но когда происходили, то бывали довольно жестокими. Но никогда не допускалось такого, чтобы изувечить. Кровь пустить из носа, синяки понаставить — не больше. Категорически запрещалось бить лежачего. Упал — побеждён, уходи с поля боя — и всё. Хотя случалось и другое. Бывало, что несколько человек из одной шайки захватывали где-либо одного или двух подростков из другой шайки и избивали его безжалостно. Был такой случай, когда несколько человек из шайки Копырина встретили на одной из улиц детдомовца, русского. Окружили его и давай избивать гибкими талиновыми прутьями, избили до полусмерти. Но это был случай исключительный и вызвал всеобщее возмущение у обеих сторон.

В конце концов, общее преимущество осталось за нашей стороной, в одной из драк с группой Копырина мы вышли полными победителями. И тут мы заключили общий мир. Выстроились в две шеренги, друг против друга (я, как всегда, в конце шеренги) и поскольку мы были победителями, то копыринцы во главе с ним дали клятву больше не устраивать драк с нами, жить в мире. Тоже самое пообещали мы. И надо сказать, они и мы честно соблюдали слово, я не помню драк после этого. Сыграла в установлении добрых отношений, конечно, и пропаганда комсомольцев среди нас, сыграло для меня роль и вступление в 1924 году в пионеры, да и прежние очень дружеские отношения с якутскими ребятишками на устье Алдана, в Ботомае, оставили свой след. У меня никогда не было неприязненного отношения к якутам, а в драках я участвовал лишь по солидарности, чтобы не отрываться от других, да чтобы не назвали трусом. Были, несомненно, драки между мальчишками и в дальнейшем, но уже не в качестве противников по национальному признаку, а просто между одним-другим по мальчишеским раздорам, и русский с якутом, и русский с русским, якут с якутом. Всякое бывало.

Продолжение следует…