Блокадные письма в музее Александра Кошукова: Долбили нас варварски, методично…

27 января 2024 года исполнилось 80 лет со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. История блокадного Ленинграда навечно осталась в дневниках и воспоминаниях, статьях и книгах, научных работах и исследованиях. И все же историческую картину до сих пор нельзя считать полной, потому что и сегодня, 80 лет спустя, находятся всё новые и новые документы, дополняющие грандиозную картину беспрецедентного человеческого подвига, стойкости духа и великого героизма.

Благодаря основателю местного исторического музея, народному депутату Якутии Александру Кошукову, несколько писем жителей блокадного Ленинграда хранятся в музее «Мир времени» в городе Нерюнгри. Письма и дневниковые записи принадлежат 18-летнему ленинградцу Владимиру Беспалову. В 1941 и 1942 году писал из блокадного Ленинграда своему отцу Виктору Беспалову, сражающемуся с фашистами на фронте. Свидетельства очевидца о блокаде – самый честный дневник тех страшных и героических дней.

Первая публикация писем Владимира Беспалова из музея Александра Кошукова вызвала огромный интерес не только в Якутии, но и во всей России. Как оказалось, энтузиасты из сегодняшнего Санкт-Петербурга, создатели передвижного музея «Вася Тёркин» – Вячеслав Кокин и Вадим Кустов -​ нашли в одном из букинистических магазинов на Петроградской стороне дневник Владимира Беспалова и несколько писем его отца, которые он в ответ писал сыну с фронта. Таким образом, с учетом тех «блокадных» писем, которые хранятся в музее Александр Кошукова, переписка отца и сына Беспаловых по адресам «Ленинград – фронт» обретает полный и законченный вид.

«Особенность текста в том, что перед нами не столько даже дневниковые хроникальные записи, сколько размышления о жизни и анализ сложившейся ситуации, поведения окружающих людей, стратегии выживания в условиях, когда, по словам самого автора, «мы находимся на краю пропасти». В дневнике приведены исключительно ценные сегодня сведения об «экономике» блокадного Ленинграда: автор указывал точные данные, что сколько стоило на рынках, и как в осаждённом городе происходил натуральный обмен», — отмечают петербургские коллекционеры.

Как следует из обнаруженных ими в Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга, Владимир Беспалов родился в 1923 году в Кронштадте. Его отец – Виктор Григорьевич Беспалов – офицер РККА с 1918 года, хирург, член ВКП(б) с 1919 года. Мать – Беспалова Екатерина Георгиевна, член ВКП(б) с 1920 года, работала в Октябрьском райкоме партии. Сам Владимир Беспалов учился в 14-й средней школе ФЗД с 1932 по 1941 год. В июле 1941 года добровольно ушел в ряды РККА. Будучи рядовым 7-й отдельной роты полевого обеспечения, участвовал в обороне Ленинграда на южном побережье Финского залива и в окрестностях города.

В октябре 1941 года Владимир Беспалов получил осколочное ранение. С октября по декабрь 1941 года находился в госпитале на Пироговской набережной. В декабре 1941 года был выписан и снят с учета как инвалид Великой Отечественной войны. До апреля 1942 года оставался в блокадном Ленинграде, но работать в связи с ранением и общим истощением не мог. Именно к этому периоду относятся его «блокадные письма», которые хранятся в музее Александра Кошукова.

​ Напомним, что началом блокады стало 8 сентября 1941 года, когда была прервана сухопутная связь Ленинграда со страной. В октябре жители почувствовали на себе явную нехватку продовольствия. В ноябре в Ленинграде начался голод. Осенью были отмечены случаи потери сознания от голода на улицах и на работе, а затем первые случаи смерти от истощения.

Продовольственные карточки были введены в Ленинграде 17 июля 1941 года. Нормы отпуска продуктов по карточкам поначалу были высокие, и нехватки продовольствия до начала блокады не было. Суточная норма хлеба для служащих составляла 600 грамм.

Первое снижение норм выдачи продуктов произошло 2 сентября – 400 грамм. ​ 8 сентября фашистам удалось разбомбить Бадаевксие склады, где находились значительные запасы продовольствия. С 11 сентября норма хлеба для служащих стала 300 грамм.

Осенью 1941 года ситуация продолжала ухудшаться. С 1 октября служащим давали 200 грамм хлеба в день. С 13 ноября – 150 грамм. С 20 ноября 1941 года – 125 грамм. Эта цифра вошла в историю. В те дни поэт Ольга Бергольц написала: «Шестнадцать тысяч матерей​ пайки получат на заре -​ сто двадцать пять блокадных грамм​ с огнем и кровью пополам».​

С 25 декабря 1941 года нормы были увеличены до 200 грамм. 24 января 1942 – 300 грамм. 11 февраля 1942 – 400 грамм. Смерть медленно отступала, хотя до окончания блокады оставалось еще почти два долгих года.

Фрагменты писем Владимира Беспалова. «5 апреля 1942 года. Здравствуй, милый папа!

Письмо это пойдет с оказией, поэтому здесь я буду немного откровеннее, чем обычно. Тебя, очевидно, очень мучает вопрос, что же конкретно происходит в Ленинграде эту проклятую зиму. Попытаюсь, как сумею, рассказать тебе все сначала. Ты знаешь, что с сентября 1941 года мы вопреки всем нашим надеждам и чаяниям оказались в осаде. С тех пор и до сегодняшнего дня путь в Ленинград возможен только по Ладоге, поэтому подвоз в город ограничен до крайнего.

Почему так получилось, я не знаю. Знаю только, что весной и летом миллионы ленинградцев рыли в поте лица те самые неприятные ДОТы и ДЗОТы, из которых немцы сейчас долбят по городу, вместо того, чтобы запасать продукты, которых около города сгнило на корню немалое количество.

С октября ленинградцы сели на 125 грамм хлеба плюс кое-какие мизерные количества концентратов и мобзапаса. Так длилось три месяца.​ Эти три месяца (октябрь – декабрь) мы терпели неплохо, ибо были еще сильны и напитаны.

Очень донимали лишь бомбежки. Долбили нас варварски, методично. В день бывало по 12-14 тревог. Целые дни мы проводили​ в подвалах. Мама очень измоталась тогда, волнуясь за нас. Помню, я как-то заболел (температура 40 градусов) и вынужден был оставаться в постели, а тревоги следовали одна за другой. Мама отправляла​ Юлика вниз, а сама садилась​ у меня на постели, вся сгорбленная и при каждом разрыве шептала: «Господи, пронеси». Мне это казалось невероятным тогда, но позднее я сам был близок к подобным излияниям.​

Так мы и жили на 125 грамм хлеба при беспрерывных бомбежках и обстрелах, но уцелели все же, так как были еще свежи тогда. По нашей улице​ бомбами начисто смело два дома (милицейское училище и угловой дом). Снарядом тяпнуло по нашему дому, причем мы чудом спаслись. Осколки изрешетили Юлькину кровать, а мы едва только встали.

Скажу все-таки, что, несмотря на варварскую трепку нервов, несмотря на поголовное бегство из Ленинграда​ и на массу провокационных слухов и действий (дело доходило до того, что люди зарывали ордена и партбилеты, кое-где открыто призывали расправиться с «жидами-комиссарами») мы держались неплохо. Лишь приготовили мешки, чтобы, в крайнем случае, уйти из Ленинграда с войсками. Все ждали падения города со дня на день. Но города не сдали, хотя удержали его огромной ценой, а началась голодная блокада.

В сентябре-октябре-ноябре кое-как перебивались мобзапасом. Я лежал в клинике на правах раненого, но и то, получал лишь 175 грамм хлеба, щи их хряпы (ботва) и немножко жиру. Да сахар. Из этого я экономил и каждую неделю отсыпал маме с Юликом посылочки. Как они перебивались, не знаю, а ведь Юлик приехал из Рыбинска совсем истощенным, едва на ногах стоял. В это время можно было кое-что запасти, но у нас не было денег. И под пулеметным обстрелом собирать падшую конину и капусту мы не рисковали. В декабре нам перестали выдавать продукты, кроме хлеба (125 грамм). Из наших 375 грамм хлеба мама ухитрилась два раза напоить нас кипятком и сварить «суп». Хлеб​ из дурынды пополам с бумагой, поэтому калорийность его ты представляешь.

Неделя такой жизни выбрала из нас все соки, но в начале января мы начали менять всё напропалую. За 3 килограмма пошли мои часы, потом мамины и прочее. Перед паршивым спекулянтом нам приходилось танцевать на задних лапках, как хорошим придворным лисам. Так или иначе, попробовали мы всего: ели и столярный клей, и прошлогодние объедки, найденные в помоях, и ботву и дурынду, и лепешки из пырейной гущи, и такую дрянь, которую даже при нашем состоянии есть было противно.

Ты пишешь: ловите голубей. Но уже в ноябре в Ленинграде не было и живой кошки. И кошачьи, и собачьи котлеты оценивались сотнями рублей. Если на улице падала лошадь, то пока ямщик ходил за ветеринаром, от живой лошади отрезали окорочка.

В январе на рынках появилась​ человечина. Это не враки, хотя за такие проделки виновных расстреливали. В январе-феврале было много случаев, когда человек уходил и пропадал без вести, особенно дети. В конце декабря нам прибавили хлеба на 75 грамм, по 200 грамм, но кроме хлеба весь январь и половину февраля мы ничего не получали. В конце января мы пять дней подряд не имели и хлеба, и сидели на соленой воде и на том, что нам удавалось из-под земли достать…».

В апреле 1942 года Владимир, его мать и брат Юлик были эвакуированы в Змеиногорск Алтайский край. О подробностях эвакуации сын рассказал отцу в следующем письме.

«11 мая 1942 года. Здравствуй, дорогой папка! Наконец-то собрался написать тебе письмо о всех наших приключениях за истекший период. Я уже писал тебе, что 11 апреля мы выехали из Ленинграда с бригадой ваших командиров.

Путь наш длился около месяца. Ехали​ в теплушках около 4 тысяч километров, на Алтай. Но все же, по сравнению с простыми беженцами мы ехали в прекрасных условиях. В пути очень устали, но у меня такое впечатление, будто мы не ехали, а нас везли, как возят больных, стариков и т.д.

За все время пути наши обязанности заключались лишь в получении обедов и еде. Все пререкания с комендантами и железнодорожной властью вели командиры, а это в пути основное. Действовали по принципу: «Кто смел, тот и съел». Весь путь на остановке я надевал твою гимнастерку и вставал в дверях. Когда разъяренная толпа бросалась на вагоны, я делал дикие глаза и плел басни о том, что это спецвагон особого назначения 14-й армии» и грозился дать телеграмму «генерал-лейтенанту Асиновскому» и вышеназванный генерал бегал тут же, махал наганом и безбожно матерился. Зато мы ехали по 20 человек в вагоне вместо 100 и доехали без вшей и тифа. В других вагонах был сущий ад. С нашего эшелона из 1 200 человек сняли 400 покойников.

Питанием мы были обеспечены всю дорогу. Частью получали по эвакосправкам, часть добывали командиры, и часть мы выменивали в пути. Пока ехали через Вятскую область и Урал, с едой было туго. В Сибири полегчало, но, вообще говоря, везде сейчас трудновато. Как мы ни береглись, а с желудками все помаялись. Но ничего: всё сошло благополучно. Нам ведь, собственно говоря, надо было под наблюдением врага кушать,​ а мы набивали брюхо кое-как, по дорожному. Пути мы, наверное, не выдержали бы, если бы не эти условия, и при них-то я настолько ослаб, что одно время думал об отправке в небеса. На наше счастье, в бригаде командиры были такие, грубо говоря, проныры, что ехать с ними даже​ в военной горячке было одно удовольствие. Все шло очень гладко, опасно было только при проезде через Ладогу и во время бомбежки в Буе, когда идиот-комендант поставил наш эшелон по соседству с поездом, груженым авиабомбами, но всё сошло хорошо.

После нашего отъезда​ в Ленинграде опять сбавили нормы и начались бомбежки. Одну из них 4 апреля Юлька тебе хорошо описал, сидя под столом. Так что мне думается, мы вовремя оттуда убрались, так как второй голод все равно свел бы нас в могилу. Да боюсь, что и нервы бы не выдержали. Для меня так голод тем и страшен, что человек может настолько истощиться, что независимо от своего желания станет зверем – это чисто физиологическое​ действие голода на мозг​ и волю. Ничем здесь, кроме жратвы, не поможешь.

Прибыли мы на место в отвратительном состоянии. Как ни странно, меньше всех пострадал Юлик.​ Мне и маме пришлось тяжелее. Прежде всего, я исхудал, как палка. Истощен настолько, что даже ходить тяжело. Тело покрылось красными цинготными пятнами. Зубы крепки, но кожа с десен и неба сходит лоскутьями. При порезах кровь едва сочится, она не красная, а малиновая, как клюква.

Об ослаблении сужу даже по тому, что​ утерялось нормальное половое чувство, член по утрам расслаблен. Но самое интересное творится с головой. Пока я голоден, у меня абсолютно не работает мозг. И настроение пессимистическое. Стоит пожрать, и всё меняется. Хотя временами и на сытый желудок нападает апатия. Юлька уже отъелся и иногда даже смеется. Это очень странно после стольких месяцев гробового молчания. Мама больше не опухает, но кислота​ во рту не исчезла. Так или иначе, а мы теперь не помрем с голоду».

Спасшаяся от ужасов блокады семья пытается встроиться в новую жизнь. Юноша продолжает рассказ для отца-фронтовика:

«Теперь о месте нашей резиденции. Пока ничего не известно. Находимся мы в городе Змеиногорске, в Алтайском крае. Ждем распределения, пока ночуем в клубе. Город этот расположен в 30 километрах от железной дороги. От Барнаула надо ехать на юг, по линии на Семипалатинск​ ​ до станции Рубцовск. От Рубцовска 80 км на юг по линии на Руддер до станции Третяки. От Третяков 30 км на машине до Змеиногорска. Останемся мы здесь или дальше поедем, выяснится завтра. Тогда и напишу тебе точный адрес.

Городок приятный, весь в горах. Рядом озеро, но леса совсем нет. В городе баня, парикмахерские, магазины. Добыча золота и т.д. Даже кино и школы. Продукты имеются. Ведро картошки – 15 рублей, масло 140 рублей, килограмм меда 70 рублей, молоко – 3-4 рубля литр, мясо – 25-30 рублей кило. Вообще, жить можно, хотя с деньгами у нас не жирно. 1 500 рублей мы потратили в пути и сейчас без копейки сидим.

Хорошо бы поскорее получить аттестат. Мама и я будем прирабатывать и тогда заживем. Маму здесь хотят использовать по партийной линии, заведующим военным отделом райкома, так что в районах она бывать будет, а районы здесь в смысле продуктов – золотое дно.

Рука моя за зиму окончательно высохла и скрючилась. Здесь я снял свою ватную повязку и меховой мешок. Так что ходить очень неудобно: малейший толчок вызывает тягучую боль, кожа на руке очень раздражительна, и всё время сохраняется ощущение какой-то стянутости. Частенько руку ломит. Малейшее​ понижение температуры вызывает похолодание всего предплечия, очевидно, нарушено кровообращение. Кожа непрерывно линяет. Движения запущены, чувствительность ни с места. Концы пальцев по-прежнему -хоть кипяток пробуй. Приходится все время беречься от механических повреждений и вообще конечность весьма неудобная. У меня порой большое желание​ отделаться от неё. Кажется, без неё было бы свободней.

​ Здесь, в Змеиногорске, я через РОНО добился разрешения держать экзамены с 29 по 31-е мая. Думаю, что это мне удастся, хотя я и не прошел части программы. Так или иначе, но может быть я и доконаю школу в этом году. Это было бы не вредно.

Едим до отвала, поправляемся, находимся вне опасности. Думаем скоро послать тебе чесноку, сушеной смородины, меда и вина. Ты же не шли больше ничего, набивай себя витаминами, ибо кроме тебя никто об этом не позаботится. Командиров ваших поблагодари как следует: они все же спасли наши шкуры. Не волнуйся задержкой писем: мы очень далеко забрались. Крепко целуем тебя и желаем всего хорошего. 15 мая 1942 года. Беспалов В.»

Блокада Ленинграда продолжалась 872 дня. В январе-феврале 1944 года советские войска провели Ленинградско-Новгородскую операцию, в результате которой противник был отброшен на 220-280 километров от южных рубежей города. 27 января отмечается День полного снятия блокады Ленинграда.

За массовый героизм и мужество в защите Родины в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов, проявленные защитниками блокадного города. Ленинграду было присвоено звание «Город-герой».

Вечным памятником мужеству и героизму советских людей остались такие бесценные документы, как письма из блокадного города. Приходя в музей «Мир времени» Александра Кошукова, мы будем еще много раз заглядывать в них, чтобы в очередной раз попытаться осознать великие исторические события.